И ты не болей, прошептал Митя. Ты что хотела? Укрепить в вере или разуверить?
Так и прошептал! Не верите? С трудом, если честно. И правильно.
Я, в сущности, и сам не верю. Так что, вы точно деньги не принесли? Жаль. А может, друзья мои, дали бы пока задаток? Смотрите, какие потолки, а? А коридор какой широкий! Да только в прихожей этой бывшей коммуналки кого угодно распять можно! Хоть одного, а хоть, пожалуй, и троих! Что скалитесь, черти?! Дали бы все же задаток! И вам бы спокойнее было, да и мне было бы веселей! Да ведь не дадите, не дадите. Вы не дадите, вы только отнять можете! Прости меня, Господи Боже мой!Многомилостиве и Всемилостиве Боже мой, Господи Иисусе Христе, многия ради любве сшел и воплотился еси, яко да спасеши всех. И паки, Спасе, спаси мя по благодати, молю Тя, а ще бо от дел спасеши мя, несть се благодать и дар, но долг паче. Ей, многий в щедротах и неизреченный в милости! Веруяй бо в Мя, рекл еси, о Христе мой, жив будет и не узрит смерти во веки. Аще убо вера, яже в Тя, спасает отчаянныя, се верую, спаси мя, яко Бог мой еси Ты и Создатель…
[1]Нет! Ничего понапрасну,
Нет, я не жалею ни о чем!
Потому что моя жизнь и мои радости
Сегодня начинаются с тобой!(франц.)
Россия-Саломея
НАТАЛИЯ ЧЕРНЫХ
*
РОССИЯ-САЛОМЕЯ
Черных Наталия Борисовна — поэт, прозаик, эссеист. Родилась в городе Челябинск-65 (ныне Озёрск), в семье военнослужащих. С 1987 года живет в Москве. Окончила библиотечный техникум, работала по специальности. Автор нескольких поэтических книг. Живет в Москве.
Память о памяти
Желала бы — не часто желаю, мутит меня от пищи и питья, —
желала бы увидеть и осязать,
такой набросок памяти:
как у одра стою, черчу карандашом свинцовым
по плотному листу
её фигуру и головку,
а она уже не движется. Уснула
память.
Наплакавшись до сладости под языком,
как девочка в компании мужской,
когда одно лишь чувство
подсказывает воинам, что перед ними не мальчишка,
насмешки сыплются, ни за что и ни про что, а так,
живи и привыкай.
Нет, жить она не будет.
К чему зерну божественных кровей, святыне юной —
мир с игровым началом. В ней нет и не было игры,
она острее настоящего.
Изобразить бы мне свинцовым остриём
усталость памяти: так бледная жена в неубранной квартире
сначала сетует и ропщет, а потом вдруг вносит аромат сырого дерева,
вдруг — веянье гвоздик и хвои. Люблю гвоздики,
особенно белые и красные, у икон, и не люблю тюльпаны — это шельмы.
Вот так ещё изобразить бы память: она до жути медленно стремится
к Чаше в молчаливой и встревоженной причастной череде,