— Тогда, может, стоило отдать эти дома беженцам? Тем, у кого не хватает жилья? Они бы согласились?
— Они бы, может, и согласились, но что значит — отдать? Это частная собственность…
Как быстро вернулись мы в безумный мир!
Баку встретил нас скрежетом и клаксонами вечерней пробки.
Когда под вечер я заглянул в кафе «Айгюн», компания в немодных черных куртках сдавала карты.
— Селям алейкум, — поприветствовал я собравшихся.
— Алейкум ассалам, — ответили они дружно.
— Здравствуйте, — отдельно улыбнулась мне хозяйка.
— Люля-кебаб для меня оставили?
— Конечно оставили. Садитесь на свое место.
Карты пошли в игру. Мужчины задымили дешевыми сигаретами и, не чокаясь, выпили пива.
VIII. ДРУГ
Пробуждение. Матовая серость за окном. Отдергиваю занавески, различаю тонкую штриховку мороси, сквозь которую едва проступают стрелы портовых кранов вдали, и чувствую почти неудержимое желание снова нырнуть под одеяло. И тем не менее отступать некуда: план, который окончательно вызрел вчера, а зародился, должно быть, еще в редакции Эмиля, план, рожденный утонченной геологической эстетикой, мог быть исполнен только сегодня, какая бы погода ни была. Я сделал глоток чаю. Горло саднило. Несмотря на хороший сон и принятый перед сном «колдрекс», чувствовал я себя еще хуже вчерашнего. Но ничего. На Гобустане я разойдусь, а там уж…
Как всегда, ровно в десять, исполнив свой утренний развоз, появился Азер. Я поспешно уложил в рюкзак фотоаппарат, карту, немного еды и бутылку с водой. Макеты английских фрегатов в холле гостиницы приветствовали наш выход в неизвестность, подняв все флаги и паруса.
Впрочем, дорога была мне уже знакома: вот поразившие меня вчера нефтяные качалки на окраине города, следом — микрорайон, выстроенный на засыпанном нефтяном болоте, автомастерские «tokar-slesar», буровые в море, Сангычалыкский нефтяной терминал. Брошенные на путях, крашенные железнодорожным суриком старые товарные вагоны в такую погоду казались кадрами какого-то пронзительно-грустного фильма. Безысходно-грустного, как «Красная пустыня» Антониони. И при этом — всё это кадры, даже не включенные в фильм, вырезанные при монтаже, случайно уцелевшие в виде таких вот немых, бесконечно грустных в своей неподвижности картин: желтые пучки прошлогодней травы, стрелки ржавых рельсов, мокрые вагоны с шифрами железнодорожных маркировок на бортах…