Новый Мир ( № 1 2012)

В этой своей последней книге он, пожалуй, оказался ближе всего к тому типу религиозного проповедника, учителя жизни, властителя дум, мудреца, мифотворца, каким имел все шансы стать при иначе организованном культурном материале. Окончательно отойдя от своей изначальной идеи врожденных детерминант поведения человека и биологической предзаданности его развития и самоактуализации, теперь он заговорил о преодолении биологически заложенного в свете высших бытийных ценностей. Ключевое слово к его поздней концепции человека — уже не достославная самоактуализация, а самопревосхождение. То, что он называет примечательным словом «трансценденция».

Пожалуй, это — Маслоу, прочитанный и продуманный наименее всего (и, кажется, более, чем когда бы то ни было, близкий к горизонту религиозных ценностей, которые он, человек неверующий и светский, сознательно никогда не считал своими). Он спроецировал на «профанную» плоскость, максимально отвязав их от узкоидеологических, прагматических контекстов, идеи, воспитанные веками европейского христианства (недаром слово «трансценденция» заимствовано им из латиноязычного философского инструментария, всегда помнящего свои христианские корни, насквозь проработанного и постоянно направляемого более или менее осознанными христианскими интуициями). В его лексиконе мелькает даже слово «священный»: «Определенный вид трансценденции, — пишет он, — интересный в теоретическом плане, — это трансценденция человеческих пределов, несовершенств, недостатков, человеческой ограниченности. Такая трансценденция достигается в форме переживания совершенства <…> человек может быть чем-то священным, окончательным, Богом, совершенством, сущностью, воплощать в себе Бытие (а не только становление). Это можно выразить как трансценденцию обычной, повседневной человечности в пользу чрезвычайной человечности или, можно сказать, метачеловечности». (Мы, конечно, вспомним здесь и Ницше с его убежденностью в том, что человек — это нечто такое, чему надлежит быть преодоленным.)

То, что поздний Маслоу не оказался в должной мере услышан и прочитан, обусловлено, думаю, в решающей степени тем, что — как раз с его смертью — кончились западные шестидесятые с их жадной восприимчивостью к глобальным проектам и, что сегодня кажется и того наивнее и архаичнее, верой в человека, в его актуальные и потенциальные возможности. Нынче совсем другие контексты.  В какой мере Маслоу с его идеями самопревосхождения будет замечен, понят и востребован? Многого не жду. Но — посмотрим.