Послеобеденный — самый глухой,
сладкий и длинный.
Грозно вздымается надо мной
Аргус тысячеокий —
так не спеша наступает ночной,
самый глубокий.
* *
*
Грусть-тоска (пускай и идет к концу
третья серия) молодцу не к лицу.
Дисциплина, сержант мой твердил. И снова,
заглядевшись с похмелья на тающие снега,
призадумаюсь, вспомнив, что жизнь долга,
словно строчка Дельвига молодого,
словно белый свет, словно черный хлеб,
словно тот, кто немощен был и слеп
от щедрот Всевышнего. Значит, время
собираться в путь. Перед баулом пора
разложить пожитки, летучей воды с утра
отхлебнуть для храбрости вместе с теми,
кто мою обступал колыбель, кто пел
над бездумной бездной, во сне храпел,
почечуем ли, бронхиальной астмой
исходя. Еще поживем, жена,
дожидаясь, пока за стеной окна
стает снег, единственный и прекрасный.
Гярб, ветер с востока
ВАСИЛИЙ ГОЛОВАНОВ
*
ГЯРБ, ВЕТЕР С ВОСТОКА
I. ТРАНСАЭРО
Cейчас я появлюсь. Эскалатор метро, выходящий в здание Павелецкого вокзала, дотягивает последние метры до того места, где ступени начинают складываться, превращаясь в плоскую ленту, на которой каждый, вынырнувший из глубин метро, становится хорошо различим. Эта лента, похожая на беговую дорожку, — начало бесконечного пути, который мне предстоит пройти. Поэтому я волнуюсь. Привычные детали интерьера метро выглядят незнакомыми. Мозг притуплен. Шагаю к выходу, мельком взглянув на толпу возле касс метро, которую образуют люди, только что приехавшие на разных поездах из других городов. Чтобы войти в Москву, им всем надо купить билеты на метро, а работает только одна касса. Горечь заброшенности в большом городе видна на их лицах. Не хотел бы я оказаться на их месте в очереди со всеми их сумками, баулами, детьми и небритыми подбородками.
Ведь не пройдет и шести часов, как я могу, несмотря на свое нежелание, очутиться в их положении. Я еду в незнакомую страну. В город, о котором я