Новый Мир ( № 1 2013)

Владимир Арсеньев. Материалы по изучению древнейшей истории Уссурийского края. — “Рубеж”, Владивосток, 2012, № 12 (874).

Над этими текстами, опубликованными впервые в 1912 году, Арсеньев работал несколько лет, собирая материалы в путешествиях 1903, 1906 и 1907 гг. Здесь, в частности, публикуется и загадочная “Легенда о царе Куань-Юне”. В примечаниях пишут, что “первая „полноформатная” статья Арсеньева представляет большой интерес тем, что документирует особенности его познавательного процесса, несет в себе признаки эволюции от военно-востоковедческой практики к научно-художественному творчеству”.

Тему “крайнего востока России” тут развивает и Владимир Соколов — статьей “Арсеньевская история: онтологическая бдительность в эпоху перемен” (она же открывает и 3-й том только вышедшего в издательстве “Рубеж” Собрания сочинений В. К. Арсеньева). Тему КВЖД (Приморье, русский Шанхай) в альманахе представляет документальная повесть Александра Силина “Таня”.

 

Дионисио Гарсия. О “феномене” Мамардашвили. — “Вертикаль. XXI век”, Нижний Новгород, 2012, выпуск 37.

Жесткий, если не сказать сильнее, “путеводитель” по высказываниям покойного философа, что-то вроде “развенчания мифа”. Разменявший девятый десяток автор — “русский испанец”, музыкант, иконописец, переводчик, реставратор, философ (так пишут в аннотации). Коротко говоря, Д. Г. считает, что воздействие Мамардашвили на читателей и слушателей сродни непонятному гипнотическому воздействию.

 

Наталья Громова. Ключ. Архивный роман. — “Знамя”, 2012, № 11.

“Конечно же, почти все знают, что советский человек, а еще более советский писатель был трагически, а порой и комически раздвоен, существовал с двумя, а порой и с несколькими лицами сразу. Слабым утешением была мысль, что в частной жизни он — настоящий, а в общественной — искусственный. Жизнь показывала, что в период общественных катаклизмов все путалось местами, и вчерашние близкие друзья становились врагами, жены предавали мужей, дети — отцов. <…> Никто не стал советским поэтом или писателем сразу, в конце двадцатых все были еще очень разными. Они еще не представляли, что будут на беспрерывных собраниях в конце 30-х призывать бывших товарищей к ответу и предлагать свои услуги в качестве палача. К этому состоянию надо было прийти. Перебирая бумаги в доме Луговского, я столкнулась с ошарашивающими документами. Огромное покаянное письмо поэта Петровского в партком Союза писателей, письма Луговского, исполненные тревоги и нарастающего ужаса.