Новый Мир ( № 10 2005)

и путеводной сделалась одна.

Развивая разгадку, позволим себе предположить, что Сфинкс из “переулка” —это еще и созвучный ему (опять-таки) Серафим, возникший перед странником “наперепутье”, — фиксатый Серафим, коснувшийся “зениц” настолько энергично, что “звезды” посыпались (заодно тут слышится и “неба содроганье”). Своего рода инициация, после которой, как известно, ничего иного не остается, кроме как, “обходя моря и земли, глаголом жечь”. Что автор и осуществил спустя тридцать лет после описанных в “Стансах” событий, эмигрировав в 1976-м в США и сделавшись там впоследствии пусть не пророком, но профессором-славистом.

Кто-то скажет: понятно, мол, у него и лирика-то такая... профессорская, непрямого действия, ждущая комментария, без которого никуда... Но мы поддерживать этот разговор не станем. Потому, во-первых, что подобное не раз уж и говорилось, стало общим местом. А еще потому, что это было бы обобщением неправомерным — есть у Лосева совсем другие стихотворения, о которых не знаешь, что и сказать, настолько они простые (или такими кажутся?):

Бывает, мужиков в контору так набьется —

светлее солнышка свеченье потных рож.

Бывает, человек сызранку так напьется,

что всё ему вопит: “Ты на кого похож?”

“Ты на кого похож?” — по-бабьи взвизги хора

пеструх-коров, дворов и курочек-рябух.

“Я на кого похож?” — спросил он у забора.

Забор сказал, что мог, при помощи трех букв.

Что это — пастораль? лубок? “нечто” о русском духе? Называется миниатюра — “Всякое бывает”, что справедливо: в самом деле, и выпивают в России подчас, и слова неприличные употребляют, причем не только в заборных надписях, но и на книжных страницах. Как, впрочем, и сам Лосев — мы только что видели, в “Стансах”. Да он и не осуждает.

Русская тема — как написал бы критик былых времен — поэта не отпускает. Из полусотни стихотворений, составивших последнюю книгу, она присутствует примерно в полутора десятках (включая переложение сатирических текстов Збигнева Херберта и У.-Х. Одена). Вот еще одно — “Поправка к истории”: “При чем тут Ленин, эсеры, бунд? / Не так беспощадно-бессмысленный бунт / делался до сих пор. / А выйдет субтильный такой мужичок, / почешет рептильный свой мозжечок / да как схватит топор! / Свою избу разнесет в щепу / и страшным криком „Я всех гребу!” / повеселит толпу...”