У «дикарей» жесткий кодекс выживания и не менее жесткий кодекс представлений о своих и чужих, допустимом и недопустимом — «декадентскому», толерантному населению бывшей Москвы понять новых дикарей очень трудно.
Абсолютно пессимистичным все же роман назвать нельзя — тут есть и, как положено, перерождение главгероя, и осознание им пустоты и бессмысленности своей предыдущей жизни, и призыв к жертвенности и к активным действиям. (Главгерой, ранее модный журналист, удачливый «верхний», знает, что скоро превратится в растение, но остается человеком, потому что им движет чувство долга и ответственность…)
Роман и впрямь можно упрекнуть в чрезмерной прямолинейности и предсказуемости. Но при чем тут достоверность? Рецензенты с «Фантлаба», резонно пеняющие, мол, автор злоупотребляет страшилками желтой прессы, а нарисованная им климатическая модель не выдерживает никакой критики, забывают, что автор вправе как ему угодно гнуть и выворачивать наличествующую реальность. Тем более что Рубанов пишет вовсе не о будущем. Он изобретает — тут излишне восторженный касательно достоинств романа А. Степанов, по-моему, прав — метафору нынешней России. Какая разница — сидеть на сублимированной траве или на нефтяной игле?
В сущности, «Глобальное потепление» Дубинянской столь же метафорично — и столь же антинаучно: за описываемый ею срок не то что бананы на Соловках не вырастут, но и население едва успеет оправиться от катаклизмов. А то и не успеет, и тогда уж будет не до продвинутого телевидения, где так браво работает многомужняя Юля Чопик.
У этих текстов много общего. Во-первых, и там и там Россия не остается в своих прежних границах — по вине равнодушных стихийных сил, с одной стороны вроде бы принесших благо (стало тепло и везде-везде растут апельсины и бананы), с другой — отъевших солидные куски у бывшей суши (не знаю, как
у Дубинянской при глобальном потеплении и подъеме уровня моря ухитрились уцелеть Соловки, но Питер у Рубанова все же потонул). И там и там Россия превращается в своего рода «банановую республику», существует на дивиденды —