Собственно, и изрядное количество букеровских лауреатов до середины нулевых — тоже имена, устойчиво ассоциирующиеся с «перестроечной» литературой. Пусть степень известности Окуджавы и Аксенова была неизмеримо выше, чем, скажем, у Владимова. Или у Сергеева, который был известен только как переводчик. С конца восьмидесятых они все оказываются включенными в один либеральный литературный канон.
Последним «перестроечным» лауреатом стал, похоже, Василий Аксенов (2004)
[10]. Логичным было бы, если бы в 2005 году Букера получил Анатолий Найман. Еще один значимый автор, вышедший на широкую литературную орбиту именно в перестроечные годы. Однако этого не произошло. Лауреатом стал Денис Гуцко.Букеровские награждения последующих лет — до «Цветочного креста» Колядиной включительно — демонстрировали ту же непредсказуемость. Предсказуемую и объяснимую. «Перестроечный» ресурс премии исчерпался. И как некий символический капитал, который за девяностые инфлировал, как и многие прочие «символические» и материальные капиталы. И как круг авторов. И как тип романа. Жанровые и стилистические эксперименты девяностых, в чистом виде никогда не поощрявшиеся Букером, стали все больше оказывать влияние на мейнстрим.
Кроме того, изменилась пропорция между журналами и книжным рынком. Букер, возникнув в период, когда о наличии какого-либо книжного рынка вообще всерьез нельзя было говорить, не ориентировался на него и в последующие годы. Не случайно в букеровский комитет — в отличие от комитета его британского аналога — не входят ни издатели, ни литагенты. Но в начале нулевых ситуация изменилась. Некоммерческий роман все больше уходил из толстых журналов к «толстым» издательствам. Сами толстые журналы довольно существенно перестроились. Помолодел в них состав прозаиков
[11], возросла доля малой прозы.Пресловутая непредсказуемость выбора букеровского жюри последних лет — свидетельство трансформации премии. Попытки встроиться в новый контекст, сломать инерцию, при этом «не отступаясь от лица». Пока сложно сказать, насколько это премии удастся.