Новый Мир ( № 11 2005)

Бренд “чудовище”.Если ввести шкалу зла, на которой поместились бы все герои романа, позиция абсолютного зла досталась бы пауку. Родится он как персонификация взыскуемого автором палача из глубин Машиного подсознания. “Страшный паук казался кошмаром, терзающим во сне. От этого сна еще можно было очнуться, и, засовывая руку под платье, она щипала себя до синяков. Однажды, дойдя до Гостиного, Маша вдруг осознала, что паук ее не обманывал: давным-давно, в детстве... он запал в ее сознание и терпеливо дожидался, пока она подрастет. …Дождавшись, он расправился с нею, прокусив кожу: на Машиной шее остались ранки от его челюстей. Ядовитый след паук оставил намеренно, чтобы люди, с которыми Машу сводила ее нынешняя взрослая жизнь, могли различить его свежий знак — с одного взгляда”.

Паук вырисовывается из “свастики”, образа незнакомого слова, которое она услышала в детстве и представила в виде машины, похожей на железного паука. Впоследствии “машина” наложится на “государственную машину”, а эта последняя — на историософские фантазии о палаче-истории, нацистскую символику и мысли о близости тоталитарных систем фашистской Германии и коммунистической России. В голове блестящего, но несостоявшегося историка эта мысль сформулируется в виде общей для обоих государств идеи национального (именно так у автора) превосходства, являющегося основанием репрессивного отбора.

Есть три вида обращения с пауком-государством и его приспешниками, которых Маша опознает по “паучьему взгляду”: пассивно приносить ему жертвы, договариваться и бороться. Первый она презрительно отвергает. Это делают все ее родственники, все люди вокруг, которых она ненавидит и презирает. Героиня выбирает второй и третий путь. Одновременно. Но с подсознанием бороться бессмысленно. Потому и Машины действия больше напоминают хаотичную подковерную борьбу за власть, чем победительное шествие. Хаотичную, но кровожадную.

Ритуально-мистические картины, льющаяся реками кровь — реальная или воображаемая — в описаниях Е. Чижовой пугающе настойчивы. Маша в пафосе устрашения манкирующего своими обязанностями врача-реаниматолога размахивает перед ним скальпелем, а затем разрезает себе руку, мол, с тобой будет то же самое; с мардохейским злорадством празднует смерть старух-соседок, делая зарубки на их столе в коммунальной кухне и развеивая по ветру прах несчастных.