Новый Мир ( № 12 2002)

Вообще-то рок-н-ролльное пение сродни актерской песне. Физиологические свойства горла и диафрагмы тут большого значения не имеют. Можно петь мальчуковым ломающимся тенорком или сиплым басом с диапазоном в пол-октавы, можно хрипеть, рычать, шептать, реветь. Потому что пение здесь выполняет прикладные функции: транслирует слова, транслирует энергию, создает нужную эмоциональную ауру, обозначает артиста как персонажа брутального или, напротив, искреннего и нежного, с претензией на интеллект, или демонстративно отказывающегося от всякой мыслительной деятельности; наконец, просто выделяет певца как главное действующее лицо, вещателя, фронтмена. Все это не так уж легко и само собой получается не всегда, но требует профессионализма, школы, умений. На Западе, где откровенную туфту слушателю не втюхать, многие певцы на раннем этапе карьеры берут уроки, довольно серьезно учатся. И все равно в истории рок-музыки было лишь несколько человек, чей голос, за вычетом перечисленных полезных задач, сохранял еще и собственное, темное, как правило, качество, уже несводимое к выразительной какой-нибудь хрипотце, или уникальной технике, или суггестивному интонированию — тут уже все сразу пребывало в мифологической, первобытной слитности и нераздельности. Высокий, упругий, собранный в узкий луч голос молодого Планта, выделывающий невероятные вещи и словно взвешивающий на караты каждое свое движение, способен и сегодня погрузить в состояние завороженности — я слышу в нем трансцендентное отчаяние.

Рок-певец, однако, — не Паваротти. Если он будет вести размеренную жизнь, спать по часам, избегать стрессов и придерживаться правильной диеты — какой из него, к черту, рок-певец. Голос у Планта начал садиться уже в последние годы существования “Led Zeppelin”. И последующие двадцать пять лет жизни певца выглядят как сплошная попытка научиться жить с этой потерей.