Перед ними на растрескавшемся бугристом асфальте вырос хрущевский микрорайон, дома желтовато-серые, с облупившейся краской. Рядом с песочницей возвышались, накренившись, ржавые железные столбы, между ними висело на натянутых веревках белье. На балконах тоже висело белье, полосатые половички свешивались через перила.
Он подумал, что где-то видел это, совсем недавно.
На табуретке возле подъезда сидела старуха и вязала крючком ярко-голубую салфетку.
Где-то далеко раздавался ровный гул автомобильной трассы.
Небо было выцветшим и чуть размытым, как бывает после полудня.
Инна вдруг побледнела, поставила чемодан посреди асфальтовой дорожки, пересеченной трещинами и слизистыми подсохшими блестящими следами, какие обычно оставляют улитки, отошла к детскому грибку и села на приколоченную к нему лавочку.
— Инна, что с вами? — спросил он на всякий случай, потому что она застыла, охватив руками живот, лицо в тени деревянного грибка, поэтому выражение разобрать было трудно.
— Ничего, — сказала она почти одними губами. — Вы… сначала вы.
Он огляделся. Кроме старухи, никого поблизости не было. Над дальними крышами дрожал нагретый воздух. Вдали гудела трасса.
Он вдруг почувствовал, что у него взмокли ладони, и вытер их о штаны.
— Я не спросил его, — вдруг сказал он. — Условия… есть ли условия?
— В смысле? — тоскливо переспросила Инна. Она все еще пахла мандарином. Новогодний запах волной наплывал в летнем душном воздухе.— Не оборачиваться, не смотреть в глаза, я не знаю… Есть же какие-то… еще с древних… ну... — Он запнулся.
— По-моему, ничего, — сказала Инна. — Главное — дойти. Найти. Забрать. Всё.
Она разомкнула кольцо рук и провела обеими ладонями по волосам.
— Где мне… где ее искать?
— Не знаю, — сказала Инна. — Но раз нас сюда привели, она здесь.
И Юрка здесь. Господи, Юрка здесь, какое… — она зажмурила глаза и резко выдохнула, — какое счастье.
Она подняла к нему резко помолодевшее лицо с блестевшими глазами.
— Да, — сказал он. — Да, конечно.
Растерянный, он отошел от нее и подошел к старухе на табуретке. На старухе была вылинявшая голубая мохеровая шапочка, чуть съехавшая набок. Из-под нее выбивались поверх бледной кожи седые прядки.
— Извините, — сказал он.
Старуха подняла глаза; глаза были молочные, как у котенка, пустые, со слезой.
— Что? — спросила она.
Неужели и ее кто-то держит? Вот такую?
— Мне нужно… я ищу…
— Что? — повторила старуха. — Говорите громче. Я не слышу.
— Я ищу Риту… Маргариту Панаеву. Па-на-еву.