Новый Мир ( № 2 2000)

Этого поэта чаще других ругали за книжность. Но на сегодняшний взгляд проследить истоки, корни ее дара — задача не из простых: книжная, экзотическая, оторванная от жизни Матвеева явилась в литературу со своим голосом и собственной интонацией, и даже самые ранние ее стихи отмечены “неподражательной странностью” — дотошной внимательностью, фабульностью, намеренным сталкиванием высокого и низкого (благо в жизни этого самого сталкивания наблюдалось в избытке — шутка ли, пасти коров на Чкаловской и писать “Рембрандта”!). В этом и был, и есть фирменный знак матвеевской поэзии — каждую метафору она разворачивает в историю, в сюжет, самому будничному действию отыскивает парадоксальный, экзотический эквивалент (классический пример с апельсином, который от грубой кожуры освобождают так же осторожно, как револьвер от грубой кобуры). Можно бы вспомнить, как далеко и весело уводили Матвееву слова (не вырываясь, однако же, из-под ее власти) в “Заклинательнице змей” или “Караване” с их пристальной, микроскопной пластикой. Но вся эта роскошь служила никак не для демонстрации собственных — действительно редкостных — возможностей; для самооправдания или скорее для самовоспитания был написан хрестоматийный “Фокусник”, который Матвеева включила и в “Пастушеский дневник”.

А теперь прислушайтесь, — кому бы могли принадлежать эти слова:

 

Вы им не “спонсоры” и в смысле

Жилья! Какого же рожна

Классифицировать взялись вы

Людей, чья жизнь вам не нужна?

Тот “жулик”. У того (в Тарусе)

Есть бочка (чем тебе не дом?!).

Вы их скорей расквартируйте!

Рассортируете — потом!

Да и к чему сортировать,

Раз на пропавших от сивухи

И на погибших с голодухи

Вам одинаково плевать?!

Что в плутах вам? Что — в нищих детях?!

Вы бросили и тех, и этих.

Какой бы из наших трибунов, горланов-главарей, какой бы из наших интеллектуалов, жонглирующих именами, с такой дерзостью и таким отчаянием швырнул бы в лицо нынешним властям (в том числе и неприкасаемым московским) такие стихи? Почему свой голос за самых униженных и самых низших, неприкасаемых уже в индуистском смысле возвысила одна Новелла Матвеева — поэт теплых морей и хороших книжек, как принято ее определять? Почему не нашлось никого, кроме этого автора, чтобы написать такие газетные (в газете и появившиеся впервые), но такие точные и мгновенно запоминающиеся стихи:

 

“Сто москвичей замерзло... Сто один...”

Совсем поразобрал вралей задор, знать:

Как будто можно выйти в магазин

И, как ямщик в глухой степи, замерзнуть!

Как будто можно — это как постичь? —