Новый Мир ( № 2 2000)

И каждый вечер на подушку конфетку кладут постояльцам.

Магазины. Супермаркеты. Лавки.

Масса превосходных вещей.

Костюмы и платья, плетеная мебель, часы, безделушки, фарфор.

Витрины и правда отмыты до зеркального блеска.

Так, что, глядя в них, видишь себя и всю улицу.

И кажется, люди спешат, и едут автомобили, и плывут облака там,

внутри, в магазине, только деньги плати.

Каждое утро я здороваюсь с господином Гёте у городской водокачки.

Кроме памятников в городе этом знакомых нет у меня.

Опера. Университетские велосипеды. У немок веселые стриженые

затылки.

Собеседник случайный.

Поглощает безбрежное блюдо вареных овощей: цветная капуста,

кольраби, морковь, картофелина, лук-порей.

С ломтем нежной свинины.

Моску, это... ах да, Россия.

Жаль, что кончается рано.

В парижских кафе только еще заказали первые рюмки пастиса, наверно.

А тут в восемь вечера на улицах ни души.

Среднеевропейское время носят коротко здесь, по-немецки.

В гостиничном холле бородатый очкарик-рерихолюб из Петербурга,

в стоптанных туфлях.

Неофитов созвал на вечерю.

Что-то вещает, воздевая руки и глаза к пористому потолку,

поглощающему его откровения.

Слушатели, обутые в добротную немецкую обувь, согласно кивают.

На площади пусто.

Что-то с погодой в Европе.

Вот и в Лейпциге снег.

Недоуменно ложится в кругах фонарей на разноцветные клумбы.

Заставляя запоздавших прохожих прятаться в мокрых зонтах.

Только желтый чудесный трамвайчик приветливо катит, совершенно

пустой, как игрушка.

Но мне на нем некуда ехать.

Снег.

Чугунная парочка, Фауст и Мефистофель, укрылась под сводом пассажа.

Бронзовый Гёте все любуется водокачкой, где когда-то лилась

из каменной рыбьей пасти вода.

Мокнет Бах, прислушиваясь к молчащему в темной кирхе органу.

И у Лейбница подрастает горка снега на позеленевших страницах

развернутой книги.

Лейпциг.

Март 1997.

Вечный город

Вылупившись в окрестных долинах, как из хрупкого яйца, из голубой утренней дымки, на древний город навалился день из раскаленной глины.

Криво карабкается вверх по холмам розовая путаница старых ура-тюбинских улиц.

Они тесны и подобно коридорам больших коммунальных квартир откровенно населены бытом. Сюда выходят в шлепанцах. Завернутые в платки соседки выскакивают из голубых дверей попросить или дать взаймы стакан гороха и судачат, застряв на пороге. На свадьбу всю улицу завешивают коврами от ворот до ворот и расставляют бесконечный стол, за которым она пирует. А мостовую подметают домашним веником. Тут живут.