Новый Мир ( № 2 2011)

“„Перс” в целом являет собой некую важную смену оптики и мироощущения как для самого автора, так и для отечественной словесности. <…>

Степным воздухом истории и вечности в книге дышит каждая страница. Космическое, геологическое, природное измерения бытия превалируют настолько, что любая человеческая (т. е. романная, социальная или психологическая) история неизбежно приобретает меньший масштаб. Все видимо как будто с высоты птичьего полета, отражено в нефтяном мерцании глаза сокола или внезапно выхвачено маленькой камерой слежения, которую сокол несет на себе…”

 

Борис Любимов: “Я — заложник литературы в театре…”Беседовал Сергей Дмитренко. — Научно-методическая газета для учителей словесности “Литература” (Издательский дом “Первое сентября”), 2010, № 23 (710).

“— А школьнику драматургия Чехова доступна? „Вишнёвый сад” всегда в программе.

— Какие пьесы всегда не любили школьники? У Островского „Грозу”, у Чехова „Вишнёвый сад”. Они окружены страшными стереотипами. „Луч света в тёмном царстве”, а то, что наворочено вокруг „Вишнёвого сада”, вообще уму непостижимо.

— Верно, но что делать?

— Заменить! Кто самый подростковый персонаж у Чехова? Конечно, Треплев. С этой его нервностью, с его любовью к матери и одновременно с чувством протеста против того, что весь мир заполонили взрослые. Именно это больше всего мучает подростков: мы приходим в ваш мир, который вы построили, не спросив нас. В школе я бы начал с „Чайки”. Ведь и Нина Заречная по возрасту близка к старшеклассникам. Это пьеса про них. А от „Чайки” можно перейти к „Дяде Ване”, к „Трём сёстрам””.

 

Дмитрий Мельников.Махолёт. О поэзии И. Бродского. — “Бельские просторы”, Уфа, 2010, № 11 (144).

Импульсивное сочинение. Много “я”, “мне”: “Судя о стихотворении, я прежде всего проецирую его на некий его идеальный прообраз, уже сложившийся в моей голове. Как он формируется — я не знаю. Но этот идеальный прообраз для меня есть бесспорная реальность. Впрочем, я отдаю себе отчет в том, что для иных читателей, возможно, буду темнее Гераклита. А для кого-то — отвратительнее Герострата. Пусть так. Я хотел бы поговорить о живом в метареальности русской поэзии поэте. Мраморная статуя с бычьим цепнем лаврового венка на голове меня совершенно не интересует...”