Новый мир. № 3, 2003

Из писем Анны Тимиревой сложилась еще одна грустная книга о русской жизни, о том, как вспыхнула и погасла надежда на счастье, свет, радость… Осталась верность и память. Последние слова из последнего письма: «Не сердитесь и не осуждайте меня — у меня есть смягчающие обстоятельства — то, что я люблю вас больше, чем надо, может быть…» (от 18 мая 1917 года).

Один из видевших Анну Васильевну рассказал мне: «Это было в конце 60-х, летом, на чьих-то похоронах. Знакомый обратил мое внимание на очень красивую, с огромными глазами, совершенно седую женщину в наброшенной на плечи черной пелерине. Меня поразил цвет ее лица: свежий, персиковый… „Она…“ — сказали мне…»

Н. Рутыч. Белый фронт генерала Юденича. Биографии чинов Северо-Западной армии. М., «Русский путь», 2002, 494 стр.

Юденичу, в отличие от Колчака и Деникина, в историографии не повезло. Серьезных работ, а тем более отдельных книг о нем не было издано и в эмиграции. В послесловии, написанном редактором книги Игорем Владимировичем Домниным, отмечается, что в работе Н. Рутыча «впервые компетентно повествуется о жизни Юденича в эмиграции».

Вообще читать эту книгу стоит именно с послесловия, со знакомства с судьбой автора — Николая Николаевича Рутыча. Сын офицера-«дроздовца» закончил исторический факультет Ленинградского университета, где учился на одном курсе с Львом Гумилевым. Участник финской войны, командир роты в начале Отечественной. Узник Заксенхаузена и Дахау. После освобождения союзными войсками попал в англо-американский лагерь, откуда бежал. С 1948 года живет в Париже. Главный редактор Общества Ревнителей Русской Истории. Историк, публикатор, мемуарист. С начала 90-х вновь печатается на родине.

В книге, кроме большого очерка о Н. Н. Юдениче (выход книги приурочен к 140-летию со дня рождения генерала), можно найти более или менее подробные жизнеописания еще 60 офицеров Белой армии, сражавшихся на Северо-Западе и совершивших в 1919 году отчаянный бросок на Петроград. Читая эти по-архивному сдержанные и суховатые тексты, открываешь судьбы, достойные более пространного повествования. Вот, к примеру, эпилог биографии лихого генерал-майора Даниила Ветренко, любившего, как было сказано в его аттестации, «действовать самостоятельно, не принимая во внимание данные ему указания»: «Был выслан польскими властями в СССР. Находился некоторое время в заключении… Был выпущен и в течение долгих лет (в 30 — 40-е годы) скитался по глухим местам Сибири и Дальнего Востока, работал счетоводом или учетчиком в совхозах и леспромхозах…»

А вот Колчака все-таки трудно представить счетоводом. Даже в передовом леспромхозе.

Наталья Громова. Все в чужое глядят окно. М., «Коллекция „Совершенно секретно“», 2002, 288 стр.

Книга основана на беседах с Марией Иосифовной Белкиной, Евгенией Кузьминичной Дейч и Татьяной Александровной Луговской (в книгу вошли и ее ташкентские акварели). Впервые публикуются фрагменты переписки В. Луговского с Е. Булгаковой, М. Белкиной с А.Тарасенковым, Т. Луговской с Л. Малюгиным. В указателе имен: П. Антокольский, Н. Вирта, Н. Я. Мандельштам, Н. Погодин… Что, кроме Ташкента, могло бы поставить эти имена рядом?..

Название книге о ташкентской писательской эвакуации дала ахматовская строчка из «Поэмы без героя»:

А веселое слово — дома —
Никому теперь не знакомо,
Все в чужое глядят окно…

В ташкентские окна во время войны глядели и Ахматова, и Чуковский, и Алексей Толстой, и Всеволод Иванов, и Луговской, и многие-многие тысячи эвакуированных. Жизнь, протекавшая за этими окнами, очень тесная и трудная, сближала и согревала. Ташкент согревал. И замечательно, что абсолютно документальная книга написана слогом не исследователя, а мемуариста (хотя автор годится во внучки своим героям), для которого дороги все оживающие перед глазами детали.

К книге, очевидно, будут претензии как у специалистов, так и у очевидцев событий (к примеру, не все поймут, почему главным героем книги оказывается Владимир Луговской), но для меня как читателя важнее всего, что книга живая и читается на одном дыхании.

«Можно сказать определенно, что входили в водоворот военных лет одни люди, а выходили совершенно другие. И те, кто умел сохранять доброту и великодушие, легче переносили несчастья. Откликались на беду, помогали, жалели…»

Пройдет год-два, война откатится на Запад, и эвакуированные схлынут, унося на башмаках ташкентскую пыль. Дружная коммунальная жизнь, полная общих переживаний и свободомыслия, будет забыта. Завязавшиеся связи, романы, дружбы по большей части оборвутся. Сталин вновь выставит всех на холод. И ташкентская эвакуация покажется тем, кто ее пережил, детским сном, куда хотелось бы, но невозможно вернуться.