Новый Мир ( № 3 2009)

Степь была та же: резкий колючий ветер, выбеленные на солнце травы, песня жаворонка, такая высокая, вровень с небом, что ее перестаешь слышать — так звучит здесь тишина, — и тропинка уже влилась в колею, по которой, бывало, тащились в город и из города подводы, и вырос крест на соборе, показался золотой купол, он горел в лучах ярче солнца и слепил глаза, а слева и справа зажглись еще кресты — они венчали купола других храмов. Трава стелилась под ветром. Она почувствовала тревогу — обернулась — туго стянутая коса хлестнула по спине — и увидела на горизонте, там, где лежит степь, тонкую дымку, вьющуюся повдоль. Она кинулась на землю и приложила ухо к земле. И услышала отдаленный дробный раскат — грохот значил одно, нечто такое, во что не хотела поверить, и так лежала, прижавшись к пыльной земле, с колотящимся сердцем, в последней надежде, истаивающей в отчаяние, что слух обманул ее.

Мощенская не плакала, не хохотала, не пела по-французски и не орала на прохожих. Лотта сидела на холодной парковой скамейке, закусив губу, на которой не лежало ни лепестка помады. Это была явно какая-то новая Лотта.

— Игнат Оболешев интересовался тобой, — наконец проговорила Лотта. — Я рассказала ему, что ты занимаешься фотографией. Куда вы пропали с Жано? Он занудный, но привязчивый.

— Разъехались по домам. Я не занимаюсь фотографией.

— Тогда убери телефон, ты меня уже исщелкала до дыр. Игнат — он… Такой необычный.

Лотта все еще не определилась, в какое из двух гнезд посадить Игната, чтобы успокоиться на его счет.

— Что касается фотографии… Я помню одну. Видела в Интернете, — произнесла Валентина. — Там два монаха встречаются в какой-то северной губернии. Они рады друг другу. Давно не виделись… Один держит в руке клобук, другой обнимает того за плечи. Он смущен и отводит взгляд, но улыбается.

— И что?

— И все. Иван обмолвился на выставке, что эти фотографы — слепцы. Мы не знаем страны, в которой живем. И не хотим ее знать. Не видим старух в деревнях.

— Что же удивительного, если я не хочу видеть старух? Я не хочу стареть, — вскинулась Лотта. — Вечно ты, извини меня, говоришь как плакат. Да еще со своими старухами.

Она встала со скамьи и заходила по аллее. Прохожие заоборачивались на высокую, странно одетую девушку, а она сверкала яркими полосками на короткой юбке — потрясала кулаками и выплевывала слова: