Новый Мир ( № 3 2012)

“<...> у Уэльбека буквально открылось второе дыхание. Воздух ли ирландских долин унял разлив желчи и смягчил приступы мизантропии, что другое ли, но в „Карте и территории” Уэльбек сочетает пессимизм со спокойной интонацией, а широта философского охвата не перегружена теоретическими отступлениями. Прежняя романтическая разочарованность в человечестве была этакой позой преждевременной байронической старости — сейчасenfant terribleпримеривается к старческой мудрости, и, надо признать, это более чем идет ему на пользу. Роман — можно не откладывать этот вывод до конца рецензии — силен настолько, что если он и не вытеснит „Элементарные частицы” с позиции лучшего произведения писателя, то только потому, что к новому Уэльбеку нужно еще привыкнуть, проникнуться его почти пророческим спокойствием. Ведь оно неуютно и неудобно — куда неуютнее и неудобнее прежнего человеконенавистничества и обличительных монологов в адрес современного общества”.

Александр Чанцев и Анатолий Рясов: “Между суетой и пустыней…”Интеллектуальные посиделки: Таро, Арто и Каддафи. — “Частный корреспондент”, 2011, 28 декабря.

ГоворитАнатолий Рясов:“В последнее время я смотрю на политику через лингвистику и философию языка. Если воспринимать язык так, как его понимали Гумбольдт, Хайдеггер и Бибихин, то коммуникационные модели, для которых слова — лишь средство донесения информации, начинают казаться крайне ограниченными. Условно говоря, существует языковая поверхность — пространство семиотики и коммуникации, и языковая глубина — пространство рефлексии, дающее коммуникации возможность состояться. А еще ниже — та завораживающе неопределенная сфера, которая предшествует рефлексии, те уровни, на которых у человека пропадает всякая опора под ногами. Задумываясь об этом, начинаешь воспринимать большую часть социального (и тем более политического) пространства как плесень на коммуникативной поверхности, которую многие принимают за подлинную жизнь”.

Валерий Шубинский.Вести из нестарости. — “OpenSpace”, 2011, 22 декабря.

“Мандельштам смеялся над символистскими Иванами Ивановичами,предсмертноживущими. Но [Елена] Шварц никогда не боялась признаваться в том, насколько близко к границе между нашим миром и миром мертвых проходит существование поэта. Причем это соседство само по себе если и страшно, то не мучительно; в своей привычности оно даже порождало особый причудливый юмор. Отзвуки этого юмора есть даже в посмертной книге...”