Новый Мир ( № 4 2000)

“Бессердечная культура” уже состоялась в России и обрела верховное положение во всех областях жизни. Некоторая, скажем так, судорога народной души по этому поводу была сравнительно легко преодолена, возможно, потому, что “злая энергия души” (И. А. Ильин) эффективнее в кратковременной схватке, чем глупая и доверчивая сердечность.

Примечательна в этом плане метаморфоза русского постмодернизма, начинавшего в начале 90-х годов с невинных культурных игр, но затем быстро оседлавшего наиболее выгодные и проплаченные стратегии в масс-медиа. И вот уже без всяких шуток-прибауток

главной культурной проблемойобъявляется зарабатывание денег и то количество у. е., которое необходимо для приличного быта среднего класса 6.

Но как ни странно, именно апофеоз “бессердечной культуры” является признаком ее неизбежного заката. Согласно И. А. Ильину, “бессердечная лжекультура” есть

обреченный путь. Но он же считает, что это культура

умная и расчетливая. Можно почти не сомневаться, что на пороге своего крушения она постарается освоить именносердечную

стратегию. В противном случае просто задохнется в собственном цинизме, как это произошло с коммунистической властью. Некоторые признаки поворота к сердечности уже есть.

Напомню, что идеология “перестройки” начиналась с формулы “все нравственное эффективно, все неэффективное безнравственно”. Сегодня этой фразой только людей пугать. Чубайс в новогоднем интервью уже был вынужден изображать из себя доброго Деда Мороза, заботящегося о том, чтобы в доме каждого россиянина в новогоднюю ночь не погас свет. Ельцин пришел в политику с внешностью крутого мужчины и V-образно сложенными пальцами. А уходил со слезой на глазах, напоминая какого-то персонажа русской классики: не то старика Карамазова, не то степного короля Лира. Сердечность вдруг оказалась куда более ходовой монетой, чем злая воля и эффективность.

Все это доказывает, что политики острее чувствуют конъюнктуру времени, чем художники. Я подозреваю, что в начале нового века нам грозит невиданный культ чувствительности, какого не знали XVIII и ХIХ столетия, — океаны слез и водопады сердечных признаний. И здесь важно не забыть, что “сердечная культура” и культ чувствительности не одно и то же. Великий инквизитор не был чужд искренности и сочувствия. Но, как замечает Достоевский в записных тетрадях о таких, как он, “в сердце его, в совести его могла ужиться идея о необходимости сожигать людей”.