Новый Мир ( № 4 2000)

Дорн. Не отвлекайтесь вы на грамматику. Продолжайте.

Маша. Он был здесь, и с ним была Заречная. Она все повторяла: “Я чайка, я чайка”. Ах, как он на нее смотрел! Если бы он когда-нибудь, хоть один-единственный разок, посмотрел так на меня, мне хватило бы на всю жизнь. Я бы все вспоминала этот взгляд и была бы счастлива... Это не Заречная — чайка, это я — чайка. Константин Гаврилович подстрелил меня просто так, ни для чего, чтоб не летала над ним глупая черноголовая птица!(Резко оборачивается, стоит, обхватив локти.)Жизнь моя ужасна. Я живу в бревенчатой избе, с мужем, которого не люблю и не уважаю. Его многочисленное семейство меня боится и ненавидит. А этот ребенок! Я его не хотела, я не испытываю к нему совершенно никаких чувств, кроме досады и раздражения! Зачем он кричит по ночам, зачем требует молока, зачем пачкает пеленки! А ведь я могла бы жить иначе. Я могла бы уехать, заняться каким-нибудь делом или хотя бы просто додремать до старости. Но Костя привязал, околдовал, отравил меня... Какой он был красивый! Только я это видела, больше никто. В последнее время мне стало казаться, что он посматривает на меня по-другому. Нет, не с любовью, не с нежностью — я не настолько слепа. Но он мужчина, ему нужна женщина, а кроме меня, около него никого не было...

Полина Андреевна. Что ты говоришь! Опомнись!

Шамраев. Бесстыжая тварь!(Бросается к дочери, но Дорн крепко берет его за локоть и останавливает.)

Маша(словно никто ее не прерывал). Я думала, рано или поздно он будет мой. Но тут появилась она и снова вскружила ему голову. О, она актриса, она отлично умеет это делать. И ведь ей он даже не нужен — она просто упражнялась в своем искусстве... Я стояла за окном и думала: довольно, довольно. Даже чайка, если ее долго истязать, наверное, ударит клювом. Вот и я клюну его в темя, или в высокий, чистый лоб, или в висок, на котором подрагивает голубая жилка. Я готова была смотреть на эту жилку часами... Освобожусь, думала я. Избавлюсь от наваждения. И тогда можно будет уехать. Уехать... Уехать...

Медведенко. Маша, ты не в себе. Ты на себя наговариваешь.

Шамраев(громовым голосом). Молчи, жалкий человек! А ты, мать, рыдай. Наша дочь — убийца! Горе, какое горе!

Аркадина(Тригорину, вполголоса). Теперь “благородного отца” так уже не играют, разве что где-нибудь в Череповце.

Тригорин(оживленно). Потому что вот это(показывает)не театр, а жизнь. Я давно замечал, что люди ведут себя гораздо естественней, когда притворяются. Вот о чем написать бы.

Раскат грома, вспышка, свет гаснет.