Когда-то он с полпинка заводился по поводу религии — начинал верующих поносить, собирался написать роман про истинную жизнь Христа, а теперь вот сочувствующе: трудно во что-нибудь не поверить.
Выпили, поковыряли закуску. Градус встречи заметно упал. От кирилловского восторга Парижем сошел к молчанию.
Наш столик в углу. Я сижу к залу спиной, но хватает гула многих хмельных голосов. Как всегда, народу в буфете полно — это последнее место в ЦДЛе, где простому смертному можно выпить и более-менее закусить, а раньше, говорят, Дубовые и прочие ресторанные залы были забиты писателями, здесь гуляли бок о бок секретари союза, модники вроде Аксенова и рванина типа Рубцова. Нам же известен лишь этот буфетик на два десятка столиков, работающий до детских девяти вечера...
— Когда в Берлин? — спрашивает Кирилл, катая пустую стопку по столу.
— Пять дней осталось. А завтра — день рождения.
— Да? — Но в голосе не слышится удивления. — Отмечать будешь?
— Нет, надоело...
Кирилл наливает по новой, заодно почти шепотом произносит:
— У меня, Ром, к тебе просьба.
— Какая?
— Давай сначала накатим.
Накатили. Он глотнул томатного сока и суетливо поднял с пола пакет. Поставил себе на колени. Вынул папку. Я слежу за его действиями, предчувствуя не очень, мягко говоря, приятное.
— Вот закончил переработку “Полета...”. — Кирилл говорит по-прежнему тихо, вкрадчиво, нездорово-пронзительно глядя в глаза.
— Молодец...
— ...и у меня к тебе просьба такая...
— Ну?
— Ты ведь будешь там встречаться, в Берлине, с издателями, с переводчиками. Тебя туда за этим и пригласили, я так понимаю.
— Наверно...
— И вот... передай, если не трудно, кому-нибудь там мой роман. Скажи, что, дескать, вот одного парня... Написал... В России не хотят печатать из-за экстремальности. Решат публиковать — отлично, нет — нет. Просто отдай. У, как?
— Давай. Мне не трудно.
Кирилл прячет папку обратно и передает мне пакет с надписью “Marlboro”, как кейс с секретными документами — из руки в руку, под столом. А затем, сделав дело, бодро наполняет стопки. У меня же настроение от этой его просьбы окончательно портится. Как ни крути — а напряг.
— Ну, Роман, за удачу!
Чокаемся и пьем. В пол-литровом графине осталось еще раза на два.
— А что в “Галимар” не отдал-то? — спрашиваю и чувствую в своем голосе раздражение.
— Вчера только закончил переработку. Всю ночь сидел, торопился. Думал, ты завтра летишь... Даже с женой поругался. Свет ей, видите ли, на кухне спать мешает...