Новый Мир ( № 4 2005)

Берестов и раньше “показывал” мне голоса. В имитации авторской манеры Бориса Пастернака, Алексея Толстого, Маршака и Чуковского он был пугающе убедителен — особенно когда тот, кому это показывалось, был знаком с оригиналом. Я имею в виду не столько факт личного знакомства, сколько сохранившиеся аудио- или видеозаписи, которые собеседнику Валентина Дмитриевича могли быть известны.

Проживи Пушкин восемьдесят, а не тридцать семь лет, познакомься он каким-нибудь чудом с Эдисоном, окажись перед фонографом, как оказался перед ним в начале 1890-х великий американец Уолт Уитмен — уже почти умирающий, но ещезвучащий,— словом, если бы… Но гадать тут не стоит, и все, что нам остается, — это письменные воспоминания современников, слышавших, как читал Александр Сергеевич.

И я услышал “голос Пушкина”. Высокий, звонкий, но не резкий голос, подчеркивающий ритм стиха и чуть-чуть — не иронизирующий, нет! — нослышащийсебя, очень отчетливый. Это было не мандельштамовское пение (певец себя не слышит!), не камлание Пастернака, но скорее ахматовская модель: чеканная мелодия. Тут хорошо подходила формула Кольриджа: нужные слова в нужном порядке.

Я не помню, что именно читал Берестов, помню лишь, что это был Пушкин “зрелый”. Наверное, он был уже автором “Бориса Годунова”, которого, как известно, читал публично, например, в доме Веневитиновых.

Тут я хочу самому себе напомнить, что Валентин Берестов был помимо прочего незаурядным пушкинистом, учеником Ахматовой и Томашевского. Однажды он сказал мне, что, выбирая из литературной и жизненной судьбы Пушкина конкретную тему, определяя для себя форму и жанры работы, литературовед-пушкинист — этим самым выбором — бессознательно создает свой портрет, “проговаривается” и “раскрывается”.

Скажем, самого Берестова больше всего волновало в Пушкине детство поэта, а также все, что относится к многообразной теме народного творчества, фольклору. Достаточно вспомнить убедительные доказательства ученым того, какие именно среди народных стихов, переданных Пушкиным Киреевскому, принадлежат перу самого Александра Сергеевича. У меня хранится аудиозапись, на которой Берестов трогательно поет один из таких текстов — “Как за церковью, за немецкою…”.

…Берестов остановился посреди стихотворения. Я видел, что он устал и взволнован. Нам обоим было немного не по себе, почему-то ясно чувствовалось, что душа поэта сейчас где-то рядом с нами, что Пушкин как будто смотрит поверх наших голов, переживая в себе услышанное.