Новый Мир ( № 4 2009)

О долгой игре большевиков в “мировую революцию” и ее последствиях. Из отступлений: “Введение НЭПа было напрямую связано с проблемой власти. Обеспечив свою партию политической монополией, большевистские вожди могли теперь тратить энергию на удовлетворение своих потребностей, на получение различных благ. О том, что они ими отнюдь не пренебрегали, свидетельствует, к примеру, написанное Лениным в мае 1921 года конспиративное письмо Сталину: „…пора основать 1 — 2 образцовых санатория не ближе 600 верст от Москвы. Потратить на это золото; тратим же и будем долго тратить на неизбежные поездки в Германию. <…> В Зубалово, где устроили Вам, Каменеву и Дзержинскому, а рядом устроят мне дачу к осени, надо добиться починки железнодорожной ветки к осени и полной регулярности движения автодрезин. Тогда возможно быстрое и конспиративное (чтобы не искушать пролетариат, очевидно. —П. К.) сношение круглый год””.

Вера Терехина.“Я весь ваш, я русский и люблю только Россию…” — “Наше наследие”, 2009, № 87-88.

Блок григорьевских материалов, посвященных автору “Расеи”, блистательному художнику Борису Дмитриевичу Григорьеву (1886 — 1939), помимо вступительной статьи В. Тереховой и очерка Ирины Вакар, включает в себя часть оригинального литературного наследия мастера: фрагменты воспоминаний (“О новом, IV”, “Моя встреча с Сергеем Есениным”) и эпистолярий (подготовка воспоминаний и писем, комментарии С. И. Субботина).

В мемуаре — почти сюрреалистический сюжет 1919 года о том, как некий “старый друг П-ий” (редактор и критик Вячеслав Полонский. —П. К.), с которого Григорьев писал в свое время Савонаролу, уговаривал его поставить свой талант на оплачиваемый большевистский конвейер.

“Я слушаю, и сердце мое холодеет. Он говорит:

— В Москве мне удалось исходатайствовать для искусства сто двадцать два миллиона рублей. Я приехал сюда для того, чтобы привлечь художников „Мир-Искусства”. Вы должны писать большие картины. Они будут повешены всюду. На площадях, на вокзалах, станциях, полустанках, — везде, везде. За каждую картину я буду платить Вам семьдесят тысяч, а за эскиз к ней — по десять. Я Вам предлагаю написать таких картин — десять. Сейчас я еду дальше.

— Но ведь сейчас уже поздно… — шепчу я, весь покрытый мелкою дрожью. Тоска стала бить меня по сердцу. Милое лицо старого друга. Всё те же мягкие слова:

— У меня есть „бумажка”…

— Но зачем Вам эти картины?

— Это надо для пропаганды, — ответил совсем кротко мой друг. Я спросил: