Да. Федор Васильевич сделал профессиональный финт. Пошел в психическую атаку. И хотя это было и неожиданно (ты никогда об этом даже не заикался, но мало ли, вдруг и на самом деле намылился), я все-таки не растерялся.
Я нахмурился:
— Клевета.
— Клевета?! — Федор Васильевич саркастически ухмыльнулся. — А вот мы сейчас посмотрим...
С этими словами он опять вытащил из ящика папку и, порывшись в бумагах, достал чьи-то не то заявления, не то объяснения. Федор Васильевич держал их над столом, но так, чтобы я ничего не видел.
— Здесь, на этих листах, собраны о вас мнения самых различных людей, и мнения, прямо скажем, неплохие, но все эти люди сходятся в одном, что человек вы, конечно, отзывчивый, добрый и, даже можно сказать, смелый, но где-то вы споткнулись (я еще не говорю — оступились) и вот никак не можете себя найти. И все эти люди искренне обеспокоены вашим будущим. Вот, например (читает): “Я знаю Анатолия Михайлова как отличного товарища, смелого, принципиального и решительного, но...” дальше, пожалуй, читать не стоит... (откладывает и смотрит на меня, а я смотрю на него).
Помолчали.
— Ну а что, Анатолий Григорьевич, вы можете припомнить о дне рождения вашей супруги Зои... — Федор Васильевич снова придвинул к себе блокнот, — Михайловны 9 октября 1972 года?
— Припомнить... — И я пожал плечами. — А чего там припоминать? Ну, были гости. Выпили. Я играл на гитаре. Слушали магнитофон. Спорили.
— Вот именно что спорили, — назидательно и опять все с той же нотой справедливости строго подчеркнул Федор Васильевич. — А о чем спорили?
— О чем? Да так, ни о чем. Я хотел слушать Высоцкого, а они не хотели. Давай, говорят, эстраду. Вот и поспорили.
— А вы эстраду не уважаете?
— Не то чтобы не уважаю. Просто все эти Пахмутовы кажутся мне неискренними.
— Но Пахмутова — это ведь не только эстрада. Это еще и гражданские песни, которые любит народ.
— Все равно я им не верю.
— Но людям ее песни нравятся.
— Вот и обидно.
— Зачем же навязывать свое мнение?
— Да я и не навязываю. Просто они на меня злятся.