Новый Мир ( № 4 2012)

ДЖУЛЬЕТТА: Идите ко мне в беседку, пульпульчик.

РОМЕО: Не могу, жезненочек. Тут на дощечке профессор Краснов обещает ходящих по клумбам отправлять в участок.

ДЖУЛЬЕТТА: Ничего, сторожа папаша послал в аптеку за шпанской мушкой. Никто не увидит.

РОМЕО: А как маменька увидит и вздумает благословлять?

ДЖУЛЬЕТТА: Что вы? Ведь это только летом дачных женихов накрывают, а теперь зима, да к тому же и город.

РОМЕО: Не скажите, случается и зимою. Летом берегся, а зимой как бы не влететь.

ТЕНЬ ШЕКСПИРА(показываясь из-за клумбы):Ужасно, о, ужасно, о, ужасно!

Нет повести печальнее на свете,

Чем повесть о Ромео и Джульетте!

 

Такие вот «цветы невинного юмора» (разумеется, с четким адресом — современным Яблоновскому театром с его опошлением классики).

Сам же Яблоновский классику понимал и ценил: вот уж к кому никак не относятся слова Бальмонта: «Основное свойство критики — ошибаться. Основная особенность порицателей — говоря о гениях, являть собственное ничтожество и незнание». Вот, например, его тончайшее рассуждение о месте Некрасова в русской словесности:

«Некрасов ввел в стихи всю жизнь. Некрасов стал создавать стих изо всех слов русского языка. В этом у него не было предшественников, и в этом потерпели жалкую катастрофическую неудачу все его последователи. Совершенно необходимо составить некрасовский словарь, и мы с изумлением откроем, сколько слов внес впервые Некрасов в русский стих.

Некрасов не оставил школы. У него нет последователей. Чтобы добывать золото из тех элементов, из которых добывал его Некрасов, необходима совершенно исключительная температура души. Как есть открытый Гей-Люсаком абсолютный нуль, при котором все исчезает, так есть абсолютный плюс, при котором все превращается в золото, в огонь.

А был Некрасов эстетом, тонким эстетом, и поэзию он чувствовал удивительно. К Пушкину у него благоговение, Пушкин для него Бог, и когда он говорил о Пушкине — это одно умиление. Тютчева, который и сейчас открыт единицам, Некрасов открыл первый. В его собственных стихах... Прежде всего, у него действительно свой собственный стих, эти трехэтажные стопы почти всегда с дактилической рифмой, чего нет ни у одного из русских поэтов. Он так своеобразен, так необычаен, что может обмануть даже такого эстета, как Тургенев.

Но в этой якобы неуклюжести неисчерпаемое богатство звуков, напевов, цветов, тонов, линий, запахов, форм — Россия! Вы, молодые, не знаете, как долго был неприемлем „Зеленый шум”, да ведь это же настоящий импрессионизм, декаданс!