Опустила голые рукава.
На могилах чумные цветы растут,
А из трещин — известь зимы,
Где осенняя пестрота, что тут
Есть, помимо тюрьмы?
Где мальчишки, бегущие вдоль снопов,
И от змеев запущенных где восторг?
Где осеннее солнце, сердца без оков?
Земля как адский пылающий морг.
Наземь зелёной пала листва,
Затхлая немота уносится ввысь,
Осень стоит, опустив рукава, —
Художница уронила кисть.
3
Лежат на улице трупы не погребённые.
Воем больных в городе воют дома —
Это чума — шишки чернеют бубонные.
Самая страшная в мире из войн — это чума.
Гусары еще своими конюшнями хвастают
И сталью дуэлей тоненько дребезжат,
И маски по городу шастают —
Ещё идет маскарад.
4
По улицам катятся, катятся трупные дроги,
Закутанные, как мумии, похоронщики
Безмолвно за ними передвигают ноги —
Костями гниющими устланы все дороги.
И воздух лежит, как спрессованный слиток заката
Над городом, где даже камни страхом объяты.
Там в доме последнем бушует праздник последний.
Надтреснутые мандолины сходят с ума,
Ведут хоровод надорванный арлекины:
Кровь, поцелуи, вино прячутся за гардины.
Чума.
5
Ни один памятник не стоял так одиноко
В толкучке рынка, как этот сон:
Гневом своим напоминая Бога,
И сострадательного, как Он.
Руками измученными от страданий
Трогает лица своих созданий.
Глядят на Него в страхе, с чувством вины
Те, что смертью осенены.
Там, в чумной круговерти,
Старцы и дети,
И женщины оголённые, и туда
Идет для последнего в жизни труда
Врач последний на свете.
* *
*
Хельге Вольфенштейн
Ты — чудо-зеркало, внутри твоей души
Всё то, что я искал на свете этом,
Как если бы любовь, какую звал в тиши,
Откликнулась сейчас мне стоголосым эхом.
Лишь ты все страсти в форму воплотила,
Куда я рвался всем сердечным пылом,
Ты девственный мой лес, мой берег чистый,
Асфальт Нью-Йорка в дрожи дождевой…
Ты отражаешь свет моей отчизны,
В тебе сгораю плотью и душой.
О, зеркало мое, твоя поверхность
Рисует мир, подсвеченный мечтой,
Жизнь пьяную от красоты и смерти,
Тот самый мир на этой жёсткой тверди,
Который канул для меня в ничто.
* *
*
Кто не целует сегодня, тот
И завтра не поцелуется.
Ржаво засовы больших ворот
Скрежещут на нашей улице.
Юноши, если сегодня вдруг
Постоять за себя не сумеете,
Выроните карандаш из рук,
За ночь одну поседеете.
Солнце, позволь нам еще разок
Опьянеть от охоты во поле,
Собаки — сбоку, у лошадиных ног —
Улюлю! — и дальше потопали.
Кто не целует теперь,
И завтра не поцелует, поверь.
* *
*
Никогда мне не бросит луна таких серебристых мячей,
Как за решёткой тюрьмы моей.
Никогда больше ветры не будут вольней,
Чем за решёткой тюрьмы моей.