— Принимал участие в Русско-Турецкой войне и в какой-то момент оказался в Черногории. Привез оттуда пятнадцатилетнюю жену, она успела нарожать ему пятерых детей, а в двадцать два года влюбилась в блестящего артиллерийского офицера. Бежала с ним, прихватив с собой шкатулку с драгоценностями. Муж сообщил в полицию, их поймали на русско-австрийской границе и вернули ее по этапу в Киев. Да, закон это допускал, жена могла быть силой возвращена мужу.
— А этот офицер?
— Офицер?.. Бог его знает… Сгинул. Никто больше его судьбой не интересовался. Но нужно же изобрести такое изуверство, так унизить женщину, привыкшую к богатой роскошной жизни! И чего добился? В ту же ночь повесилась на чердаке.
Повесилась… Что ж, молодец прабабка, не позволила втоптать себя в грязь.
— Оставила пятерых сирот. Об этом писали во всех газетах.
Надо же — и дочка, одна из этих пятерых, тоже бежала с любовником. Бросила двоих детей. Родила папу и, даже не взглянув на ребенка, отправилась в Париж. В девятьсот седьмом году жен уже не возвращали по этапу. Да дед и не был таким домостроевцем, как прадед.
— Он женился после этого?
— Кто?
— Прадед, Рубинштейн.
— Нет. Не знаю, чужая душа — потемки. Может, действительно не мог забыть ее… Да и репутация была испорчена. Погрузился в религию и сделался настоящим домашним тираном.
Ну, миллионное состояние способствует самодурству…
— Но твоего отца очень любил. Возможно, готовил себе в наследники.
Вряд ли — были же еще четверо детей. Или все бросили невыносимого папашу?
— Приехала в Россию на месяц и застряла навсегда.
— Кто?
— Твоя бабушка, кто же еще? Я же про нее рассказываю…
Застряла…
— Ни мужа тебе, ни тебе любовника. Одна только беспросветная нищета.
А мой дед, папин отец, тоже больше не женился. Почему? Так любил ее? И вообще, куда он делся? Почему мне нельзя этого знать? Не важно… Сейчас не буду ни о чем думать, закрою глаза — и все…
— Он был в те годы очень популярный композитор.
— Кто? Антон Рубинштейн?
— Да что с тобой? Что ты вцепилась в этого Антона Рубинштейна! Ее возлюбленный. Писал прелестные романсы и посвящал ей. Красавицей я ее не назвала бы, но глаза были потрясающие — громадные и с такими ресницами, каких я никогда в жизни больше не видела. “Как тень от ваших длинных, красиво загнутых ресниц…” Вся Россия распевала.
Ну, наверно не вся. Рабочие и крестьяне вряд ли распевали прелестные романсы про длинные ресницы.
— Он, кстати, пытался вызволить ее, присылал вызовы, но ничего не помогло — не отпустили. Некоторых выпускали, а ее — нет!