“Стихи и музыка бардов — явление интеллигентской культуры (или субкультуры, выбирайте, что нравится). А интеллигент в позднесоветское время был прежде всего антисоветски настроен, хотя иногда — далеко не всегда — готов был отдать должное раннесоветскому предполагаемому идеализму. Пример самый запомнившийся — Окуджава с его комиссарами в пыльных шлемах. Ничего подобного нельзя сказать о Высоцком. Он вне этой дихотомии, этого разделения. Можно сказать, что его советская власть ни с какой стороны не интересует, не является для него неким со стороны наблюдаемым объектом. Высоцкий сам был советской властью, то есть тем образом жизни, тем стилем существования, который сложился за долгие ее десятилетия”.
Александр Першай.Вдоль ощущения жизни: о женской фотографии, сексизме и праве на повседневность. — “Неприкосновенный запас”, 2012, № 6 (86).
“Аналогично тому, как в славянских языках используются мужские местоимения в тех случаях, когда пол говорящего неизвестен, точно так же „мужская” норма подразумевается, когда речь идет о нейтральности автора. Обобщенное „мужское” — то, что в англоязычных текстах обозначается как
“Во-первых, предпочтение именоваться универсальным или нейтральным „автором” не освобождает от обязанности вписываться в мужскую норму. Во-вторых, отказ от „женского” может быть вызван осознанием „ущербности” женской позиции или, пусть на уровне интуитивного восприятия, ощущением „стеклянного потолка” — той невидимой структуры, которая не позволяет женщине полноценно развиваться и самовыражаться только потому, что она —
“Суть конфликта не в том, что мужчины отличаются от женщин, а в том, что возможности субъектности и самовыражения для женщины изначально ограничены. <...> То есть, используя терминологию постколониальной теории, женщина должна заговорить на языке мужской „культурной метрополии”, чтобы быть услышанной”.
Григорий Померанц.Метафизическое мужество. — “Вестник Европы”, 2012, № 34-35