Да еще за столом — гость, человек заезжий, ему можно рассказать то, что другим давно уже известно. А рассказать Тюрин любит.
— Работать буду еще двадцать годов! — решительно заявил он. — Двадцать!
— И все бесплатно... — подсмеялся мой хозяин. — На майские праздники пятьдесят рублей отвалили. Барыш!
Но Тюрин его слушать не хочет, потому что речь — для меня.
— Двадцать лет буду работать, потому что... — загнул он палец. — Как только я уйду, мой заменщик... Я знаю, кто на мое место лезет. Он за месяц разобьет трактор и всю сварку погубит. Как тогда бригада будет работать? — вопрошал Тюрин, обводя нас, внимательных слушателей, строгим взглядом. — Они же всякий день кувыркаются, технику бьют, я их чиню. А если я бы кувыркался вместе с ними? Кто бы варил? А мой заменщик в первый же день закувыркается. Вот все и кончится. Так что надо работать.
Естественно, мы согласились: “Надо”.
— Другое дело... — продолжил Тюрин, загибая второй палец. — Я уйду, и тогда хутору конец.
Приятель мой — поперечник, он любит справедливость и потому возражает:
— Ну да, помрем без тебя. Пуп земли!
Жена его, человек сердечный, всегдашняя заступа:
— Вечно ты... Коля правильно говорит. Это у нас — машина. А другие?..
— Про других моя балачка... — подхватывает Тюрин. — Вы — не пропадете. Федя не пропадет, у него — тоже “Нива”, у Кравченки “козел”. И все. Кому — в станицу, кому — в район. В магазин, хоть раз в месяц, всем надо. Вермишели, крупы набрать. А зубы лечить, в больницу?
Справедливые речи. От хутора до асфальта в станице — пятнадцать верст. Большую половину из них каждый день можно одолеть на тюринском тракторе: в кабине, на тележке. Тюрин никому не откажет, довезет до бригады. А там и станица — рукой подать: пешком ли, другой попуткой. Иного транспорта нет. Ребятишек в школу порой возят, но лишь посуху, в сентябре. А потом начинается грязь, гололед, снежные заносы. И тогда лишь трактор Тюрина потихоньку пробирается вечным путем своим. Он хлебца печеного привезет. И на кладбище едут в труской тележке, за трактором. Привычно.
Конечно, есть и третья причина: Тюрин — единственный кормилец своей немалой, но бестолковой семьи. Там сыновья — “бурлаки”, там дочка с зятем, хоть и отдельно живут, но кормятся возле папки; там — внуки; там нет надежи даже на хозяйку. Но об этом — молчок. Все и без слов понятно, и нечего душу травить.