Новый мир. № 5, 2003

Точно, Петрович за рулем! А рядом Гоша… или не Гоша?.. Человек был похож на Гошу… но почему-то сидел свесив голову и студенисто мотался вправо-влево всем телом, когда грузовик переваливал ухабы.

Ойкнув, Вера стряхнула оторопь, изо всей силы хлопнула по локтю ладонью — клоп, гад такой, уже успел выбраться из щели подоконника! — стерла кровь и застучала по лестнице, на бегу оправляя подол.

— Ну, Веруся, ёшкин кот, — сказал Петрович. — Принимай.

Он уже стоял у правой дверцы, помогая Гоше выбраться из машины.

— Господи! — шепотом сказала Вера и прижала кулак ко рту. — Что с ним?!

— Ну, тихо, тихо, — сказал Петрович, ставя Гошу на ноги. — Торопиться нету…

Гоша попытался схватиться за кронштейн зеркала, но промахнулся. Едва не повалившись, он все же кое-как выправился и теперь виртуозно стоял, чуть только покачиваясь и переступая.

— Фр-р-р-р… вый да куку… ум…

Молвив это, Гоша оставил застенчивые попытки свести на лице жены косые, как у эпилептика, глаза, наотмашь поймал-таки ускользающий кронштейн, обвис на нем и пригорюнился.

— Что? — ошеломленно переспросила Вера. Она шагнула, схватила его за рубашку и стала трясти: — Ты что? Ты что?!

Гоша облизывался и моргал.

— Вагон-то с сортировки не подали, ёшкин кот, — вступился Петрович с таким выражением, будто это именно он был виноват, что не подали с сортировки вагон. — А как раз Кудряшов и заедь… Ему-то как слону дробина, а этих маленько того… — Он развел руками и добавил урезонивающе: — Ну жара же!..

— А Лобачев? — взвизгнула Вера.

— Лобачева я Таньке евонной сдал…

Петрович крякнул, подтянул штаны под пузо, волосатым арбузом прущее из расстегнутой рубахи, и полез поскорей от греха подальше в кабину.

— Ты ему потом кисленького чего, — сочувственно сказал он, когда Вера отцепила Гошу от кронштейна. — Айранчику, бывает, хорошо…

— Айра-а-анчику! — кричала Вера вслед, мелкими тумаками поддерживая мужа в вертикальном положении. — Дрына вам всем двухметрового! Айранчику! Да стой же ты, калоша!..

7

Плакать? — ну никак, ну просто никак нельзя было плакать!

Она быстро шагала, не разбирая дороги, не замечая, что подол платья весело закидывается, косточки на сжатых кулаках побелели, а закушенная губа готова объявить любому встречному о Вериных горестях точно так же, как и тщетно сдерживаемые слезы.

Солнце давно перевалило зенит, жгло землю и плавило воздух, и куда ни взгляни все слоилось и текло в зыбком мареве: горячие камни, убитая зноем трава, ветви карагачей и акаций; эти, казалось, поджимали листву, как поджимает пальцы и отдергивает руку человек, тронувший пламя. Горло першило от зноя, и заунывное, с плавным переливом дребезжание цикад было тусклым, угнетающим фоном, на котором погромыхивание и скрежет хозяйственной жизни, доносившийся от рудника, казался механическим отражением бесполезных человеческих усилий.

Вера дернула дверь и, сбросив на крыльце шлепанцы, вбежала в библиотеку.

Должно быть, Надежда Васильевна только что протерла полы — доски кое-где темнели влагой, и мокрая тряпка лежала у порога. Окно было занавешено большим лоскутом хлопкового равендука. Сумрак библиотечной комнаты казался довольно прохладным.

— Надежда Васильевна! — звенящим голосом сказала Вера.

Надежда Васильевна подняла голову от толстой тетради, в которой что-то писала, и посмотрела на нее поверх очков.

— Пусть Крупеннов меня в Зирабулак отправит! — выпалила Вера и хлопнула о стол прочитанной книгой — это был второй том «Войны и мира».

— Господи! — сказала Надежда Васильевна. — Что случилось?

— Мне в Зирабулак! — снова пальнула Вера. — В райком комсомола! Путевку на целину! Я на целину уезжаю! Попросите Крупеннова… то есть Петра Васильича… пускай, как машина пойдет, меня захватят!

— А с Гошей-то почему ты не поедешь? — недоуменно спросила Надежда Васильевна. — Он же часто в Зирабулаке бывает.

С Гошей!