Новый Мир ( № 5 2007)

С другой стороны, это вновь сближение с Иисусом: Даниэль романа не может умереть от сердечного приступа, как Даниэль Руфайзен, — жизнь его должна кончиться мученически жертвенно, сильной кодой.

Потенциально роман содержит еще одну — как бы намеченную, органичную для сюжета, но не реализованную — возможность смерти героя: его убийцей мог бы стать вполне безумный ревнитель и искатель незамутненного православия Федя — очевидный правнук Ферапонта из “Братьев Карамазовых”. Создается впечатление, что Улицкая много размышляла, от чьей руки пасть герою: от русской православной (ортодоксальной) или от еврейской, не могла выбрать, готовила обе возможности, медлила, откладывала до последнего, в конце концов, несмотря на всю нелюбовь свою к ортодоксии, отдала-таки предпочтениезлобе жидовской. Поскольку Федя не мог покинуть роман, никого не зарезав, ему в качестве заместительной жертвы отдан сторож-араб. Я бы не отказался ни от одной из историй, дабы каждый читатель мог сделать выбор, который не пришлось бы делать автору, — проект в рамках псевдодокументального романа, впрочем, принципиально нереализуемый.

Книге предпослан эпиграф — из Послания к Коринфянам: “Благодарю Бога моего: я более всех вас говорю языками; но в церкви хочу лучше пять слов сказать умом моим, чтобы и других наставить, нежели тьму слов нанезнакомомязыке” (1 Кор. 14: 18 — 19). В контексте романа тьма слов на незнакомом языке — тринитарное богословие, в широком смысле христианское богословие вообще. Точнее говоря, так: для героя и идентифицирующегося с ним автора этот язык, бывший некогда своим, — своим теперь быть перестал, стал незнакомым, нерелевантным, кардинально обессмыслился. Герой, подводя итог своей жизни, говорит во внутреннем монологе: “<...> я отчетливо видел, где Ты есть, а где Тебя нет”. Он говорит здесь о многом, и о богословии, конечно: Бога нет в “греческих” концептах.