Новый Мир ( № 5 2007)

Однако кто такой Гюнтер, отцы города знают, а кто такой я — не совсем. Ко мне склоняется молодой прихвостень по культуре с уже отпечатанным на принтере протоколом в руках: в смысле какая у меня должность, как объявить. Я читаю у него через плечо:ОлегБитов. Сколько можно! Сколько будет доставать меня эта история с бегством брата, которую знает каждый бывший комсомолец и чекист! Грасс знает именно Андрея, а не Олега. На моих глазах чиновник тщательно вычеркивает имя Олег и надписывает над нимАндрей.Я сообщаю ему самое знатное свое звание: академик и президент. Мы выступаем.

Мы говорим, и я понимаю, в чем дело. Напротив камушка милое деревянное строение, бывшая гостиница, в которой Томас Манн, приехав сюда отдохнуть с семьей, написал (вот воркаголик!) повесть “Марио и волшебник”, предвосхитившую зарождение фашизма. А также понимаю я и геополитический аспект: домик Томаса Манна расположен в литовской части Куршской косы... а у нас что, своего Томаса Манна, что ли, не было! Закрепление анклава.

Я свое сказал, с треском-блеском, потому что не знал, про что (надо бы повесть по возвращении прочесть), никто и не понял. Хотелось скорее выпить и закусить, но я достался прессе (им было не пробиться к Гюнтеру) и сокровенным моим читателям, робевшим перед лауреатом, но не передо мною. И пока я вещал, ожидая фуршета, один даже откололся от свиты Гюнтера (как я думал, его переводчик) и подсел на лавочку ко мне, особенно ласково и преданно прильнув, вроде как мы друг друга давно знаем.

Внешне он напомнил мне сразу двух близких мне людей: повадкой — уже упомянутого брата Олега, а чернявостью и глазастостью — моего самого первого друга образца 1944 года Валерия Григорьянца, тоже, можно сказать, брата. Это сходство и ласковость все время были рядом и тогда, когда мы оказались за фуршетом. Мне хотелось, конечно, посидеть и с Грассом (как-никак старые приятели), мои друзья пробовали оттеснить “переводчика”, но это им не удалось, да я уже и выпил с ним и был заинтригован.

И одет он был импозантно, на грани вычурности: идеальная выбритость, как бы смокинг, как бы гвоздика в петлице (была или не была?) и бабочка (точно была!); блестящий антрацитовый взгляд и выразительные морщины исключали подозрение в потертости. Присмотревшись, узрел я в нем и нечто маскарадное, венецианское.