Закончив всю работу, Поля стала в дверях и попыталась увидеть результат посторонним, непривычным взглядом. Ей показалось так замечательно, что она машинально пробормотала запомнившуюся фразу из священной книги, которую Миша заставлял ее читать еще там: “И увидел Бог, что это хорошо...” Пробормотала — и тут же засмеялась сама над собой: это я, что ли, Бог?
По вечерам в четверг Поля ложилась в гамак под пальмой и на весь конец недели уходила на свой остров. Там, в ее хижине из пальмовых ветвей, уже поджидал Тонто. Ей казалось удивительным, что он всегда точно знает, когда она придет, и она спросила, как это.
— Чувствую, — ответил Тонто с удивлением. — А ты разве не чувствуешь, когда я близко?
— Ты всегда близко, — ответила Поля.
Тонто обнимал ее, прижимал к себе, укладывал на циновку и делал с ней то, что прежде делал время от времени Миша. Но то, что делал с ней Миша, не вызывало у нее ничего, кроме досады и легкой тошноты. Миша никогда не спрашивал, хочет ли она этого. Он гасил свет и делал свое дело в темноте, торопливо и молча. При этом он отворачивал от нее лицо, упирался лбом в подушку и упорно работал, словно выполнял не очень приятное, но обязательное задание. А выполнив его, он немедленно поворачивался к Поле спиной и, все так же не произнеся ни единого слова, засыпал.
А тут... Поля раньше даже не догадывалась, как это бывает, когда лежишь с мужчиной. Тонто тоже не спрашивал, хочет ли она, но всегда умел сделать так, чтобы она хотела. Он раздвигал ветви на крыше, чтобы солнечный свет падал на Полино тело и лицо, и подолгу смотрел ей прямо в глаза, отрываясь лишь для того, чтобы обвести сосредоточенным блестящим взглядом ее тело. От одного этого взляда у нее сжималось и замирало все внутри. При этом он говорил ей слова, которых Миша, наверное, ни разу в жизни не произнес, и касался таких мест на ее теле, о которых Миша не знал и знать не желал.
И Тонто никогда не торопился. Он вообще никогда никуда не торопился. У него не было никаких обязательных обязанностей. На рыбную ловлю и на охоту он ходил потому, что ему хотелось, потому что он любил и умел это делать. Он многое умел и любил. Умел и любил карабкаться на высокие пальмы и стряхивать с них кокосовые орехи. И лепить и обжигать сосуды, в которых хранился хмельной напиток из кокосового молока.
И плести из размоченных кокосовых волокон покрывала и циновки и пояса, какие носили вокруг бедер все мужчины на острове. И многое другое он умел и любил и потому делал.