Мамин план переезда из Дома на Набережной в несравненно менее сановитый дом 11 по Большой Калужской вряд ли имел главной — уж не говорю единственной — причиной эту эпопею. План этот, глобальный по сути, созрел тем не менее у главного стратега нашей жизни довольно быстро. Просто маме уже невмоготу было жить в том доме не то что на вторых, а на десятых ролях. Но с этим она не могла управиться никакой малой ценой. Для любого даже маленького шажка наверх требовалось папино дальнейшее продвижение по службе. Но ему некуда было продвигаться! Он и так был первым заместителем наркома, вверх значило — в наркомы. Но это было не только невозможно (эти вопросы решались не мамой, совсем не мамой), но скажи папе, что завтра он проснется наркомом, он, я уверена, предпочел бы не просыпаться. Ему, бедному, и так приходилось очень тяжело. Его путь от подпасков через реку от Барятина до члена правительства со всеми кремлевскими привилегиями был так стремителен, что и не такому, полностью лишенному всяких амбиций, человеку это не могло бы не стоить чуть не полной потери ориентации...
Мама билась долго, но, конечно, понимала, что обречена на провал. Не в этом доме, а в этом круге, в который она так стремилась (и ощущала себя достойной), ей не предназначалось никакого иного места. Маме казалось это непростительной несправедливостью, и она мучительно искала выхода. Рассчитывать приходилось только на себя.