Читаем Новый Мир ( № 6 2000) полностью

Новый Мир ( № 6 2000)

Как подытожить труд Эггелинга? Лучше всего — словами идейного вдохновителя проекта, Карла Аймермахера, о специфических коллизиях периода после смерти Сталина: «…писатели и художники хотели… используя инструменты центра власти, сохранить дирижерскую систему сталинской культурной политики или преобразовать ее в целях независимого выражения художественных стремлений, поставить ее под вопрос или полностью переструктурировать».

Что ж, хотя две последние книги проекта в русском переводе еще не вышли, на мой взгляд, можно «похвалить день до наступления вечера»[52].

II. М. Р. ЗЕЗИНА. Советская художественная интеллигенция и власть в 1950-1960-е годы
М., «Диалог-МГУ», 1999, 398 стр

Внимательному читателю бросится в глаза хронологическое соответствие между книгами Эггелинга и Зезиной. Волна литературы о 50 — 60-х, нахлынувшая с приходом гласности, окатила нас всевозможными, часто взаимоисключающими, версиями. Когда вода спала, вдруг выяснилось, что знаем мы вроде бы очень много, а в то же время почти ничего. Как выбрать из огромной массы материала наиболее достоверное, как обобщить разрозненные факты? Зезина решилась на эту смелую попытку.

Исследовательница со всей серьезностью подошла к истории термина («интеллигенция»), не обойдя стороной мнения Бердяева и Туган-Барановского; тщательно проанализировала историографию; но наибольший эффект производят привлеченные к работе источники: наряду с периодикой тех лет, воспоминаниями участников событий и т. д. это архивные материалы Российского Государственного архива новейшей истории (РГАНИ), Центрального архива общественных движений Москвы (ЦАОДМ), Российского Государственного архива социально-политической истории (РГАСПИ), Российского Государственного архива литературы и искусства (РГАЛИ) и Государственного архива Российской Федерации (ГАРФ) (!). Умелое их использование делает чтение книги захватывающим, и даже вереница десятки раз описанных событий (XX съезд, травля Пастернака, посещение Хрущевым Манежа, письмо Солженицына IV Съезду писателей и т. д. и т. п.) воспринимается свежо; но только ли за счет удачного подбора источников добивается автор яркого впечатления от своей работы?

Придают динамику изложению и колоритные факты — такие, как история с директором Национального фонда искусства США Карлтоном Смитом, который сбил с толку советскую сторону громким названием своей малозначащей организации; как первое «неправильное интервью» за границей В. Конецкого, обронившего фразу, что «когда-то советские литераторы жили под страхом, а сейчас действуют по велению совести»; как чистка библиотек после XXII съезда (среди новой крамолы — стихи Сергея Михалкова «В музее Ленина»). Впечатляет и горизонт охвата: здесь и политика — к примеру, жесткие оценки XX съезда в зарубежной прессе («Тоталитарная диктатура России остается диктатурой», а разница между «коллективным руководством» и одним человеком — второстепенна); и театральная жизнь — ограничение показа пьесы Назыма Хикмета «А был ли Иван Иванович?»; и кино — успехи советских фильмов на международных кинофестивалях; и изобразительное искусство — открытие в разгар борьбы с абстракционизмом выставок французских художников, далеких от реализма (на основании последнего примера автор констатирует двусмысленность борьбы с абстракционизмом ввиду прокоммунистической направленности левого искусства на Западе). Автор обстоятельно анализирует противостояние «Октября» и «Нового мира», отважно бросая термин «социальный реализм».

Не только богатство материала — лаконизм и меткость обобщений присущи книге. Вот как точно обрисовывает Зезина «ритуал покаяния», выработанный еще при Сталине: «Своеобразная интерпретация христианской морали — раскаявшийся грешник становится праведником. Но в отличие от христианской партийная мораль ставила формальное публичное „разоружение перед партией“ выше внутреннего духовного перерождения, то есть толкала человека к лицемерию».

Зезина пишет о трагической противоречивости ситуации «признанного» художника в советском обществе: высокие гонорары, премии, звания — и пагубные для таланта условия творческой несвободы. Сложный вопрос о пределах компромисса также не обойден стороной.

Разная была интеллигенция — очень разная, а власть все время оставалась такой же, она лишь регулировала (как верно подметил Эггелинг) свои пороги терпимости…