Новый Мир ( № 6 2002)

Очень трудно остановиться и оборвать цитату. Таких стихов русская поэзия еще не знала. И дело, конечно, не в том, что о любви до глубокой старости никто раньше не писал, а в том, что, может быть, мало кто из поэтов знал, что это такое на самом деле. У Лиснянской — это не юношеская декларация, не зрелая унылая констатация преходящести и угасания всего на свете и уж никак не старческая жалоба, но — явление высокой, из каких-то других эпох любви, безотносительной ко времени и возрасту. Это — глагол ее достоинства и величия, с высоты которых любовь может отдать должное и “славной” красоте, и естеству (как в стихотворении “Соловьиные свадьбы”, где — поразительное ветхозаветное: “Я бы рада была в твой сад Ависагу привесть, / Как царица Вирсавия сделала некогда, но...”). И это даже не возражение на пушкинское “Лишь юности и красоты / Поклонником быть должен гений”, но спокойное указание на очевидную (теперь, после нее, очевидную) ошибку. Как просто сказано Лиснянской в другом месте: “Кроме любви, и нет ничего / У человека”. При этом вовсе не отвергается, но воспевается и прежняя, молодая любовь:

От объятий твоих остывая и вновь горя,

Наслаждалась я песней не меньше, чем плотью тугой,

Ведь любовь появилась Песне благодаря.

Ах, какими словами ты возбуждал мой слух...