Новый мир. № 6, 2003

— А мне и одной хватило. Тяжелые работы. Голод. Сын убит, был отличником в средней школе… Постучите на меня.

— Я этим не занимаюсь и другим не советую.

Врач назначил Беседину внутривенно хлористый кальций. Прошло дня три. Фельдшер Гриша либо забывал о нем, либо не торопился выполнить назначение доктора. Я услышал от Гриши:

— Нужен твоему бугру хлористый кальций как мертвому припарки.

Назначение выполнять полагалось, и я это сделал, рассчитывая на похвалу Гриши, а он бранью ответил:

— Не знаешь броду, не лезь в воду!

— А в чем дело? Больной ждал неделю… Я ввел десять граммов хлористого кальция, как и положено, в стерильных условиях.

— А ты знаешь, что такое хлористый кальций? Чуточку попал мимо вены — омертвение, погубленная ткань, гниль.

— Но я не попал мимо вены! Я видел, как вводишь ты…

— Твое счастье — не вены у мужика, а веревки! А была бы незаметная…

Врач согласился с Гришей, а мне сказал:

— Не торопитесь вливать… Только с нашего разрешения. Раздобуду учебник фельдшера. Вызубрите его. Собираемся открыть курсы для помощников. Много врачей, время есть, и каждому охота поработать на курсах.

На следующий день Беседин сказал врачу:

— За вливание — спасибо. Сразу стало дышать легче. Пусть он, — кивнул на меня, — вливает. Ловко получилось. Сперва от лекарства жжение пошло в ноги, в руки, я испугался, а потом полегчало…

Днями позже Беседин рассказывал мне:

— Ответили из дому. Получил, выходит, право переписки. Держится дом на снохе. А жена моя изробилась. Болеет. Внук пяти годочков читать начал, а другой, семи, на колхозную лошадь верхом сел. Я думаю, толковые ребята вырастут. Посылку жду. Найдется сухая малина, клюква, маленько сала. Подымемся. Неохота умирать в неволе. Родные по-человечески похоронили бы…

Григория перевели в соседний больничный барак — там до крайности требовался фельдшер, а я занял его место. Впервые за многие годы заключения у меня появились стол и стул. Я по-своему расположил на столе бумаги, банки с термометрами. Усердно занимался на медицинских курсах. Смелее работал шприцем, делая в день до пятнадцати вливаний.

Многие больные перед смертью не могли есть, порции их доставались санитарам, мне тоже перепадало пшенной каши.

Беседин помногу раз в день спрашивал, не освобождают ли стариков истощенных. Шептал:

— Умереть бы дома, хоть бы простынкой накрыли. И соседи поплачут… Столько бревен в Сибири, столько затонуло, а досок нет на гробы.

Я рассказал об этом Иванову.

— Зверь был, но бугор другим и не может быть, — ответил он.

Вечером Беседин, растягивая алые губы пеллагрика, спросил меня:

— Извиняюсь, ваш день закончен?

— Что у вас?

— Не потеряйте адрес моей дочери. Любил ее маленькую зимой на салазках… Любил всю семью. Опять вспоминали их. — Слезы катились по его дряблым щекам. — В бригадирах был груб, работа требовала. Каюсь, но негрубых здесь не держат в буграх… Любил своих — напишите об этом дочери. Перед государством ни в чем не виноват, а оно похоронит меня как собаку…

— Оставьте мрачные мысли. Вы из крепкой крестьянской породы, одна треть срока до конца… Пойдут посылки…

— На посылки надеюсь. — Он оживился. — Лук бы прислали, окорок…

Беседин умер ночью, легко скончался.

В одном из ящиков стола, доставшегося мне от фельдшера Гриши, лежали картонки величиной с картежную карту, с фамилиями будущих мертвецов. Заготовлена была картонка и на меня, тоже с веревочкой, чтобы к ноге привязать. Не сомневался Гриша в моей скорой смерти, как и в кончине других пеллагриков. Стер я свою фамилию с картона, заменив ее фамилией грозного бугра. Имя и отчество наши совпадали.

Врач, заканчивая историю болезни Беседина, сказал:

— Надо бы его на вскрытие, интересует поджелудочная…

— Доктор, в морге тесновато, на сегодня места нет.

— Не будем, — согласился он. — Не имеет значения…

Бочка

Доктор Лореш в белом халате погуливал у больницы, заложив руки за спину, щурился на солнце. Недавно в тюрьме мы сидели рядом несколько месяцев, сдружились. Я пожаловался:

— При комиссовке вольные доктора поставили мне вторую категорию труда — иди в бригаду на общие или в зоне уборные чистить.

— Сурово. — Лореш скрестил руки. — Поговорю со своим начальством о вас. Категория труда — в руках у медиков.

Очередная комиссовка. Врачи поставили в мой формуляр третью категорию труда. Я мог заниматься легким делом. Относил мертвых в морг, помогал при вскрытии трупов, рылся в кишках, тонких, как бумага, только не понимал, зачем что-то разыскивать в утробе мертвеца, когда ясно — умер от голода.

Жилось мне лучше многих. Утром не срывался с постели в минуты подъема, как все, не шел на работу в строю, не запрягался в тачку, а в зоне мог посидеть на крыльце, с кем-то побеседовать, встретить у тропинки ромашку, колокольчики небесно-голубые, клевер, мог зайти к разговорчивому культурнику, заглянуть в газеты.