А теперь поговорим о следующем типе людей — о тех, кто “не на своем месте”. Скажу сразу, что речь в данном случае пойдет обо мне, твоем почтенном отце. Ты, может быть, помнишь, что в пору моей молодости я подвизался на почве репортерского труда? Бегать по Лондону в поисках информации, обзванивать морги и полицейские участки — все это первое время казалось мне интересным и, самое главное, жизненно важным. Но с течением времени до меня стало доходить: то, что от меня требовали — объективности и сухости моих репортажей, — воздвигает надо мной непроницаемый потолок, в который я упираюсь головой всякий раз, когда мне хочется выйти за рамки, преодолеть эти уже до крайности поднадоевшие “объективность и сухость”. В конце концов, я, как человек мыслящий, не привыкший довольствоваться сложившимся мнением, — я видел за событиями, которые проходили передо мной и объективом моей камеры, нечто большее — целую сеть причин и следствий, иногда это даже прорывалось куда-то в трансцендентность, но — скажи, пожалуйста! — кто станет распространяться обо всем этом в газете? Меня бы тут же сочли сумасшедшим!.. И тогда я увидел, что газета — это что-то вроде кладбища, на котором погребены и замурованы живые человеческие мысли. Погребены именно живьем, в процессе летаргического сна.
И вот теперь, когда я все это тебе рассказал, подумай, как мог я пройти мимо литературы — с ее обширными, как сама жизнь, просторами, на которых я мог свободно размещать все, что год за годом открывалось мне в окружающем меня мире и во мне самом?
Только, пожалуйста, прошу тебя, не думай, что я с презрением отношусь к людям других профессий. Уверяю тебя, что я первым склоню голову перед честным, старательным журналистом, делающим то, что он должен делать, перед бухгалтером и обыкновенным матросом, которые искренне любят свою работу. Единственные, с кем мне не по пути, — это всякие мелкие ничтожества и интриганы, которые, компенсируя собственную убогость, устраивают на предприятиях, где они числятся, маленький ад для всех остальных.