Новый Мир ( № 6 2009)

Солдаты сблизились с караваном, начался досмотр. В тюках были рулоны ткани, посуда, какая-то одежда, изюм. Мартыненко оглянулся на скалы, зная, что за всеми их движениями внимательно наблюдают, и развел руками. Тогда среди камней вырос Олехнович, он пошел вниз, оставив в группе прикрытия прапорщика.

— Нет ни хера! — крикнул кто-то из солдат.

Олехнович взглянул на содержимое тюков, хмурясь.

— Мирняк, — сказал Мартыненко то ли с облегчением, то ли со вздохом сожаления.

Олехнович хмыкнул, поглаживая усы.

— Но зачем в Тулу брать самовар? — Он обернулся к Нурдашонову. — Алик, спроси-ка.

Тот вытаращил на него карие глазки.

— Спроси, куда они везут это тряпье? И что, здесь мало изюма?

Нурдашонов обратился к погонщику с благородным лицом. Тот выслушал и ответил, Нурдашонов перевел:

— Грит, короче, самое, на продажу, изюм они купили дешевле, чем здесь. В этом, мол, грит, короче, выгода торговца.

— Тащить через перевалы тот же самый изюм? Которого здесь навалом? Да вся выгода сгорит в такой дороге. Они ее уже два раза съели.

— Ну не знаю, грит, что выгода, — ответил Нурдашонов.

— А я ему не верю, — сказал Олехнович и улыбнулся в лицо погонщику. — Врешь ты, погонщик. Сколько тебе заплатили за этот рейс?

И главное — кто? Саид-Джагран? Спроси, Алик.

— Нет, грит, не Саид-Джагран, а один человек из Газни.

— Его имя?

Погонщик замялся.

— Ну, имя?

— Он грит, что его наняли в Пакистане и товар он должен доставить по адресу в Газни.

— Отлично! Мы поможем доставить. Сейчас прибудет такси, и мы доставим его прямо в Газни. Он не забыл адрес?

— Я думаю, что не стоит цепляться, — подал голос Мартыненко.

Олехнович взглянул на него исподлобья.

— А я не так думаю, — сказал он. — Я думаю, что нас элементарно надули, подсунули куклу . Настоящий караван здесь уже не пойдет. Может, в это время он уже идет параллельным курсом.

— У них нет рации.

— Мы не знаем, кто за нами наблюдает оттуда. — Олехнович кивнул на перевал. — Короче, полетишь с нами в Газни. Скажи ему, Алик.

Нурдашонов перевел. Олехнович с интересом следил за погонщиком. Его лицо оставалось спокойным. Он перевел глаза с переводчика на офицера в бушлате с меховым воротником, в шлемофоне, подбитом белой нежной овчиной, оттенявшей его усы, высокого, здорового и немного неуклюжего.

— Что скажешь, дуст? [2] — спросил Олехнович.

Афганец заговорил.

— Он грит, — переводил Нурдашонов, — что ему вверен этот караван, и он не может, самое, оставить его.

Олехнович усмехнулся:

— Ничего! Вон мужики здоровые все, доведут. А он полетит с нами.

— Мне кажется, это бессмысленно, — негромко сказал Мартыненко.

— Там видно будет, — отозвался Олехнович и, обернувшись к скалам, крутанул рукой в воздухе. Этот жест означал: вызывай вертушки. Здесь он был бог и царь.

Олехнович прошел дальше, разглядывая людей и верблюдов, остановился перед другим погонщиком, невысоким, черным, заросшим легковейной бородой, спросил громко у Алика: а этого бойца что, ранили? Чернобородый держал руку на перевязи. И его лицо сморщилось, он затараторил, покачивая руку, и начал разматывать повязки в ржавых разводах, безумно, оскалившись, отодрал последние присохшие слои и обнажил раздувшийся локоть; из небольшой ранки засочилась гнойная жижица.

— Похоже на пулевое, — сказал Олехнович.

— Нет, грит, покусал кто-то. Не пойму кто…

Олехнович покачал головой:

— Ладно, пусть не переживает, возьмем и его, полечим. Я бы всех вас взял, но мест мало.

Мартыненко с удивлением смотрел на Олехновича.

— Товарищ старший лейтенант, — подал голос Ужанков, — ну а теперь-то курнуть можно?

— Откуда сигареты? — поинтересовался Олехнович, озирая окрестные склоны. Он скалил крепкие белые зубы на солнце, щурился.

— Да вон у бабая…

— Отставить, сержант.