И правда, думал Омельян, мне нужно отдохнуть, у меня стресс. И лёг. Укрылся пледом почти с головой, так что виднелись только его узенькие красные глазки. И не спал. Он боялся в этот тяжёлый для себя момент утратить бдительность.
К вечеру у Омельяна поднялась температура. Он постанывал под одеялом, а Алевтина неизменно сидела рядом и ласково приговаривала:
— Бедняжечка мой! Не думай ты об этом станке! Всё будет хорошо! Тебе нужно отдохнуть. Доверься мне.
— Я хитрый, — повторял в лихорадке Омельян. — Я очень хитрый! Что случилось с моей хитростью?
Тамара Павловна намазывает хлеб маслом, кладёт сверху кружок ливерной колбасы и бросает за холодильник. По ту сторону — хруст и довольное урчание.
Он ест, радуется Тамара Павловна, он доверяет мне.
Прошёл месяц с тех пор, как Тамара Павловна решила с ним бороться.
— Дорогой мой крысик, — говорит она перед тем, как лечь спать. — Не грусти без меня. Займись чем-нибудь, развлекись. Вся моя квартира в твоём распоряжении. Бегай сколько хочешь. Не бойся. Я ничего плохого тебе не сделаю. Но и ты имей совесть. Не прыгай ночью по моей кровати.
Иногда среди ночи Тамара Павловна подскакивает на постели, потому что ей кажется, что он только что был здесь, прямо под одеялом, совсем близко. Она в панике включает ночник и вглядывается в тёмную комнату. В каждый угол, в каждый закоулок. Нигде ничего. Тишина.
— А знаешь, — говорит Тамара Павловна, начищая и без того чистый чайник, — мне как-то даже веселее с тобой, крысик. Раньше мне было так одиноко, не с кем и слова молвить. А теперь видишь — говорю без остановки. Всё тебе рассказываю. Тарахчу, словно какая-то базарная баба. Ты уж прости меня. Хочешь колбаски? Я купила палку “Московской”. Такая хорошая, жирная.
Омельян никогда не забудет этот поцелуй. Алевтина никогда ещё так не целовала его. С такой страстью.
Она наклонилась над ним, мокрым от пота, измождённым, несчастным, — и поцеловала в губы. У Омельяна аж в голове затуманилось. Стало тихо, уютно и блаженно. Стало совсем не страшно.
— Алевтина, — прохрипел он, — скажи мне. Скажи правду. Ты любишь меня?
Алевтина преданно глядела Омельяну прямо в глаза. Тридцать секунд, минуту, две. Омельян ждал, и это ожидание было для него наиневыносимейшим в жизни. Он хотел, чтоб она ответила “да”. В то длинное, бесконечное мгновение Омельян отдал бы всю свою мелкую, крысиную душу, только бы она сказала “да”.
— Я люблю тебя, — ответила наконец Алевтина.
И Омельян просиял. Мир вокруг него захлебнулся от счастья.