Новый Мир ( № 7 2002)

— Она про вашу семью много рассказывала. Бабушка там у вас была — ведьма? Так или не так? А вы стали ученой. Она за вами следила. У нее была ваша книжка про Чехова. Она нас всех им достала. В домик его водила. Срам, а не домик, но не важно. Ей почему-то было приятно, что Чехов был небогатый и не очень счастливый. А главное, как мы все, лимитчик. И вы вроде про это писали. Я честно скажу — не читала. Я у него только “Муму” и знаю.

— Это Тургенев, — говорю я.

— Не сбивайте меня с толку, — говорит моя гостья. — Я читала мало, но то, что читала, помню хорошо.

Мне неловко участвовать в разговоре-анекдоте, и я замолкаю, хотя потрясает меня даже не несчастная Муму, а слова, что “Чехов был лимитчиком”. У меня горчит во рту от отвращения. “Домик — срам”, “сам бедный” и к тому же лимитчик. Господи, спаси и сохрани мертвых от живых, спаси Антона Павловича от этой барышни с пипкой! Но стоило мне взять эту высокую ноту защиты, как я поняла, что она отвратительно фальшива, что Чехову было бы смешно, узнай он это слово “лимитчик”, что он написал бы о нем Суворину: “Мелиховские бабы встречают меня приветливо и ласково, как юродивого. Каждая наперерыв старается проводить, предостеречь насчет канавы, посетовать на грязь или отогнать собаку, а в Москве я лимитчик. Слышали словечко? Хотелось бы посмотреть на фрукта, который его пустил”.

Моя гостья ничуть бы его не удивила, он ли их не знал, южных нахалок. И я слезаю с котурнов. Чехов в который раз вправляет мне мозги. И я уже думаю, что писатели не поссорятся из-за имени собачки. Важно, что нашли меня по ней.

— Я вам помогу, — говорит Лида, — кутью там, узвар. И тесто я умею делать быстрое. “Утопленник” называется. На спиртное скинемся. По скольку, как вы думаете?

— Сделайте кутью и узвар, — говорю я, — остальное я приготовлю. И водку куплю. Говорите мне точное время.

— Завтра вечером, — говорит Лида. — Придем часов в семь, годится?

— В шесть, — уточняю я.

— Боитесь, что засидимся, — смеется Лида. И думает абсолютно правильно. Боюсь именно этого.