Новый Мир ( № 7 2007)

“Бежавшие с севера офицеры, юнкера, ударники, учащиеся, деклассированные элементы из солдатских частей, наиболее активные контрреволюционеры из казаков и просто люди, искавшие острых приключений и повышенных окладов, хотя бы и „керенками”, — составили костяк будущей Добровольческой армии”.

Какие оклады, какие деньги? Начальный период борьбы за Россию бескорыстен, чист.

Вроде бы все у Шолохова есть: и кровавые политические распри, и братоубийственные стычки, и бешеные любовные страсти; и тот же Каледин, и Чернецов, и Корнилов, и большевик Подтелков присутствуют, а вот того, что у Туроверова, — юношеского, беззаветного, жертвенного, порывистого — нет.

В поэме “Новочеркасск” у Туроверова вспыхивает образ Разина, в каком-то туманном смысле. Куда теперь позовет Степаниспытанных друзейи кто эти друзья? Новая ли разгульная вольница или народные освободители от подступающего насилия и революционного произвола? Этот не совсем ясный у Туроверова момент отражает двойственность отношения к Разину в русском национальном сознании. В государственнической идеологии — он вор, преступник; в донском и, вообще, в народном предании — борец за права и волю. Разина и разинщину многие ненавидят, считают прообразом политического терроризма, но история, как учил Василий Осипович Ключевский, процесс не логический, а народно-психологический. Слова Пушкина о Разине как о самом поэтическом лице русской истории не зря сказаны… Полковника Чернецова, за которым пошел Туроверов, называли на Дону “новым Разиным”.

Поэму “Новочеркасск”, отражающую начальный период Белого движения на Дону, Николай Туроверов сочинил в Париже, в начале эмиграции, когда, собственно, и начал работать в литературе. Он прожил эмигрантскую жизнь во Франции, был общественником, печатался, имел успех. Уцелевший в битвах воин за стойкой парижского кафе, растерявший боевых друзей, скитающийся по миру (поэт воевал и во французском Иностранном легионе), — с обостренным чувством красоты и тленности мироздания — вот поздний Туроверов.

Равных нет мне в жестоком счастье:

Я, единственный, званый на пир,

Уцелевший еще участник

Походов, встревоживших мир.

На самой широкой дороге,

Где с морем сливается Дон,

На самом кровавом пороге,

Открытом со всех сторон,

На еще неразрытом кургане,

На древней, как мир, целине, —

Я припомнил все войны и брани,

Отшумевшие в этой стране.

Точно жемчуг в черной оправе,

Будто шелест бурьянов сухих, —

Это память о воинской славе,

О соратниках мертвых моих.

Будто ветер, в ладонях взвесив,

Раскидал по степи семена: