Новый Мир ( № 7 2007)

Счастливо сознание для меня, что могу говорить, что лежит в душе заветного, что легко принимается это заветное, что Вы его приняли. Вы, знающий тайну вышелушивания ядра писательского, хватающий сердце и суть среди побочных многих течений и пристроек авторской манеры и настроений, умеющий разом сыскать главное, то скрытое зеркальце, где отражается настоящее лицо, где ярче глаза, где особенно сильно отражается постукивание сердца. Вот так несправедливо забытый Альбов в Вас в наше время нашел главн<ым> образом своего толкователя1. Не зря я упоминаю Альбова. От него первого, милого, светлого и глубоко страдавшего, угрюмого, подавленного, узна­л я, что могу работать, что должен работать, что есть у меня чему послужить2. От него первого принял отзвук сердца истомленного, умевшего тихо плакать там, где можно или источать желчь, или злобно смеяться, или, плюнув на все, отдаться течениям бесшабашной веселости или самодовольства. И вот Вы — в строках понял я — сказали мне еще большое и доброе. И милый С. Н. Ценский сказал, чуткий и задумчиво-нежный, и глубокий3.

Я счастлив, очень счастлив. Примите эти слова в самом мягком тоне. И глубоко чувствую. И Вашу душевную искренность чую, и рад, рад.

Мечтал и желал боязливо — хоть бы лакеи человеческие, хоть бы невидные, скорбные, замызганные только бы прочитали и понесли что на сердце, боялся, что чадом и гарью кухонной и грязцой невидной запахнет от повести, и неприятно отвернутся, зажимая нос, те, что обычно читают и любят запахи более тонкие и глубокие. Но вот читают. О, не о чутких говорю, не о тех, кто принимает жизнь во всех ее сторонах, и не о тех, кто еще не приобрел удобного умения освежающее, гладкое и удобное видать в жизни и катится по гладким дорожкам без встрясок и толчков, а о тех, кто на кладбищах может выплясывать под гармошку, и в слезах и стонах ловить лишь прекрасное переживание, или ничего не видеть и ничего не слышать ввиду особо праздничного и ловкого устройства уха и глаза. Кто спешит и не задерживается, потому что дорого время и так прекрасна жизнь.

Рад потому я, что мелкое и жуткое в жизни еще встречает отклик в родной душе, еще не все облеклись в толстые кожи, еще воспринимает ухо писк и косноязычные слова. Воспринимает и чует за косноязычием больное и заветное, засыпанное мусором и плевками, окурками и кусками празднующих. Ловит еще писк в шумах и звонах рюмочного действия и в тонких мелодиях наджизненного и успокаивающего.