Новый Мир ( № 7 2010)

Однако не только в уста своих героев вкладывает Антон Павлович мысли об этом деликатном предмете, нередко и сам высказывается. “Таганрожцам счастливится в Москве”, — признается он, 21-летний, в письме к товарищу по гимназии С. Крамареву, но это опять-таки с улыбкой, а вот уже вполне серьезно: “Счастья нет без праздности”.

Слова эти повторены в записных книжках трижды. Может быть, это просто заготовка для рассказа — реплика или мысль будущего героя, соглашаться с которыми автору вовсе не обязательно. Но ведь и в письмах говорит то же самое. Например, Суворину: “Вы пишете, что мой идеал — лень. Нет, не лень. Я презираю лень, как презираю слабость и вялость душевных движений. Говорил же я Вам не о лени, а о праздности, говорил притом, что праздность есть не идеал, а лишь одно из необходимых условий личного счастья”.

Одно из условий. И при этом строил дороги и школы, лечил больных, ходатайствовал о бедствующих литераторах, артистах и музыкантах, с изумительной аккуратностью отвечал на письма (“Сколько я получаю писем!!”), да еще, как только заканчивался год, тщательно рассортировывал их. (Если бы его адресаты были столь педантичны!) Сажал деревья. Читал рукописи, которые ему присылали, — а их присылали множество, и хоть бы кому отказал, сославшись на занятость! Непременно прочитывал все дарственные книги и непременно отзывался — когда несколькими словами, а когда развернутой рецензией. Случалось, сам просил застенчивого автора прислать свою новую работу. Сокращал и переделывал длинные переводные романы, да еще напрашивался поредактировать что-нибудь, потому что ему, видите ли, приятна эта работа. К тому же, прибавлял он, будет чем занять свободное время.

Свободное время… Мне всегда казалось это чем-то неслыханным, но вот с некоторых пор и я, кажется, познал, что это такое.

 

Мой пропущенный джаз

Это случилось во время болезни, не слишком долгой, но достаточно тяжелой — я не только не мог подняться с постели, но даже пошевелиться. Такое со мной приключилось впервые. Читал книги, читал рукописи, которые привозила жена, но глаза в конце концов уставали, тем более лежа читать не привык, особенно с карандашом в руке, и вот тут-то и объявилось оно — то самое свободное время.