Эдуард успел среагировать на ее неожиданную остановку: чтобы не сбить девушку с ног, он увел тело в сторону. Маневр оказался сложным для исполнения в скользких зимних условиях, ноги Пивчикова заплелись, он упал и на треть погрузился в сугроб. Положение не располагало отвечать на чьи-либо вопросы. Да и как объяснить человеку то, чего он (она) никогда у себя не видел. А она не могла видеть движение помпона физически, потому что помпон был закреплен у нее на затылке.
— Ну что ты молчишь? — повторила девушка.
«Ничего ей сейчас не скажу, — решил Пивчиков, — я оставлю ответ на потом, надо все хорошенько обдумать».
И вероятно, он ошибся с решением, потому что за Эдуарда заговорил кто-то другой:
— А чего говорить? Ну давай поцелую.
Возле девушки Эдуарда возник крепкий румяный парень в длиннополой искусственной шубе. И не просто возник, а закрыл, заслонил от Пивчикова помпон своей широкой прокуренной шубой.
«Николай — это он, — сообразил Эдуард, — и он целует ее...»
«Я оставлю свой ответ на потом», — повторял он себе, чувствуя, как уши его наливаются кровью, а ладони прилипают к перчаткам.
Но потом была только работа. В неброском учреждении, связанном с регистрацией и учетом различных печатных форм. Своего кабинета Эдуарду не полагалось, зато был собственный кластер — отгороженный куском пластика угол, оборудованный деревянными счетами, архиваторами, писчей бумагой и парой угловых штампов. Затем к столовым предметам прибавилась (но вовсе не заменила их) массивная ЭВМ.
Вся карьера Пивчикова прошла за этой невзрачной перегородкой. Фиксация и архивация документов требовали от оператора тишины и сосредоточенности. И Пивчиков был таковым.
И так же сосредоточенно, тихо и незаметно шло время. Пивчиков определял его ход по стенам учреждения: каждые десять лет они освежались светло-зеленой масляной краской.
Вскоре после четвертой покраски Эдуард Эдуардович был отправлен на пенсию. За четыре полоски службы он не пересекся ни с одним сослуживцем, ни по касательной, ни по наклонной.