Новый Мир ( № 7 2012)

Заметим, что именно у пророка Исайи Пушкин заимствовал для своего «Пророка» образ шестикрылого серафима. Он является «на перепутьи» и человека-поэта превращает в Пророка. В частности, тем, что «угль, пылающий огнем, / Во грудь отверстую водвинул» (II, 340). Этого нет у Исайи, у которого идет речь об очищении человека с нечистыми устами: «Тогда прилетел ко мне один из Серафимов, и в руке у него горящий уголь, который он взял клещами с жертвенника, / И коснулся уст моих и сказал: вот, это коснулось уст твоих, и беззаконие твое удалено от тебя, и грех твой очищен» (Ис. 6: 6 — 7).

В ответе Пушкина Филарет уподоблен серафиму: душа внемлет его палящему слову, очищается и отвергает «мрак земных сует».

Итак, мы видим, что, при внешней комплиментарности, стихотворение «Во дни забав…» сложно по внутренней оркестровке, по весомости в ней «чужого голоса». Оно смотрится как вежливый ответ, данный с учетом как сана Филарета, так и его пастырских «Слов». Отсюда понятно, почему Вяземский посчитал стихи Пушкина «милым мадригалом». Весьма уместно тут его замечание, что «многие писатели, мало жившие в свете, мало обращавшиеся с людьми, не умеют отличать условных речей от настоящих»

[14]

. Пушкин, при обширности его круга общения, был, конечно, в числе тех, кто хорошо знал оттенки светских «условных речей». Но если разговор с владыкой не предполагал выхода за пределы светской вежливости, то меняется вся ситуация. Становится совершенно очевидным факт, что для понимания послания Пушкина к Филарету совершенно не обязательно знать содержание ни самих стихов Пушкина 1828 года, ни вразумляющего слова Филарета к Пушкину. Ведь там говорилось о неслучайности дара жизни, о собственной вине поэта перед подателем дара, о необходимости заново обратиться к Богу. Ни один из этих мотивов не возникает в стихах Пушкина к Филарету. А это значит, что диалог не состоялся.

Но ставить здесь точку было бы оплошностью.