Он помнил меню всех владимирских столовых, иначе как появились бы в «Полете на бесе в Ерусалим» такие прославленные блюда: o:p/
o:p /o:p
Это ординарная кухня. Повара, рожденные воображением Аполлонова, готовы приготовить яства по высшему разряду: o:p/
o:p /o:p
Хорошо. Но помнить картинки на спичечных коробках в зависимости от года и места? Про водочные этикетки (уж этим Ванечка славен по всей земле) и говорить смешно: «Как заманчиво... — кто не продолжит начало четвертой главы “Полета на бесе в Ерусалим”? — ...Как заманчиво яровая рожь колосится под екатеринодарским солнцем, романтически убегает дорога во ржи — кажется, по ней пролетела Птица-тройка и еще бубенцы звучат впереди, жаворонок кукарекает в воздухе, а кузнечики скок-поскок под ногами, и призывны косынки и лифы спелых крестьянок, которые ожидают путника за поворотом дороги... Что это, читатель, неужели не признаешь? Этикетка беленькой стоимостью в...». o:p/
А списки монархов, которыми сбивал спесь с университетских снобов? Какой-нибудь Иоанн Безземельный, Иоанн Добрый... За Иоанна Грозного принимался ради перечня его веселых подружек... Разумеется, Иоаннов выделял неслучайно. Знал точное число Иоаннов-знаменитостей: двести сорок девять! С Ванечкой Аполлоновым — двести пятьдесят. o:p/
Но не только милашки Ивашки садились к Ванечке на колени спустя пятьсот лет. Аполлонов с сорокаградусной страстью поминал революционеришек, имена которых встречаются в названиях улиц чаще, чем общественные уборные на тех же улицах. Потому прогулки с Ванечкой (а с ним шествовала гогочущая компания свиты) по Москве, родному Владимиру, надменному Питеру, миниатюрным Курочкам — были блеском поэтических
o:p /o:p
На улице Куусинена o:p/
Собака меня укусинела. o:p/
o:p /o:p
«Нет! — спорил с Ванечкой единственный, кто не боялся с ним спорить никогда — Вадик Длинный. — Нет! Ты не должен говорить, что тебя укусила собака на этой улице, потому что она тебя там не кусала!» — «А как же... — выдыхал Ванечка, — лирический герой?» И декламировал менее уязвимые строки: o:p/
o:p /o:p
Когда приедешь ты на дачку, o:p/
Подумай про товарища Землячку. o:p/
Ведь как приятно, съев клубничку, o:p/
Землячку было б закопать в земличку. o:p/
Любовь продажная — твой хлеб. o:p/
Я не виню, но одеялко o:p/
Ты выстирай. Меня не жалко, o:p/
Когда обсыплет чресла Кингисепп? o:p/
o:p /o:p
Боюсь ошибиться, но только про памятник вождю у железнодорожной станции в Курочках Ванечка придумал не менее дюжины поэтических экспромтов, приведу некоторые: o:p/
o:p/
Скажи спасибо, что всего лишь Ленин, o:p/
А мог в кустах — Усатый поджидать. o:p/
o:p /o:p
Впрочем, «усатый» в зависимости от настроения превращался и в «кукурузника» («Смотри, не нос, а просто бородавка»), и в «бровеносца» («Бровям таким не страшен зимний хлад»), и в «жену» (значит, Ванечка уже ссорился с Валей Зимниковой, первой женой), и в «топтуна» (разумеется, Ванечкины шуточки не оставались не услышанными), и в «Зою-мотоцикл» — она плохо укладывалась в поэтический размер, но легко укладывалась в постель — единственная женщина, от которой пришлось по-настоящему прятаться, их роман тянулся со времен студенчества во Владимире — обычно она приезжала за Ванечкой на мотоцикле, болтали, что после того, как Аполлонов вырвался из ее объятий, она подговаривала кого-то чуть ли не застрелить бывшего возлюбленного из медвежьего ружья. После Зоечки-мотоцикла Ленин (замечу без иронии) предпочтительней. К тому же от Ленина была ощутимая польза: o:p/
o:p /o:p
Зачем вам Ленин? Ах вы, маловеры! o:p/
Во-первых, чтобы всем помочь в беде, o:p/
А во-вторых, пока здесь пионеры, o:p/
Сходить за Ленина по малой по нужде. o:p/
o:p /o:p
Впрочем, Ленина следовало бы вспомнить по другой причине — лирической: o:p/
o:p/
Какие чудесные сны, моя дорогая! o:p/
Я вижу: как манишь меня вся нагая o:p/
В кустах, что за Лениным, ты ждешь, вожделея, o:p/
А Ленин стоит по-прежнему бел, не краснея. o:p/
o:p /o:p