Новый Мир ( № 8 2006)

См. также: “Я люблю те же книги, что любил в детстве: „Сирано де Бержерака”, „Трех мушкетеров”, баллады о Робин Гуде, Хемингуэя, Шекспира. Выше всех русских писателей ставлю Толстого. К той же дорогой мне традиции отношу Солженицына, его великий „Архипелаг”. Часто читаю Данте. У Платона особенно люблю „Государство” и диалог „Горгий”. Считаю великой литературой письма Ван Гога. Очень ценю Вийона, Маяковского, Бёрнса. Часто читаю их про себя. Впрочем, часто про себя читаю и страницы прозы, потому что с детства запоминал прозу страницами. Вообще написанная строка не живет, если не проговорена про себя. Все эти авторы и представляют для меня традицию — традицию гуманизма. Мне всегда хотелось жить так, чтобы быть достойным героев их книг. Представляете, я бы встретил Сирано или Роберта Джордана и не смог бы смотреть им в глаза, оттого что струсил, принял нечестные правила за норму, не встал на защиту слабого. Я никогда не стеснялся пафоса. Скорее стеснялся себя, если мне приходилось пафос прятать. Если же говорить о структуре „Учебника рисования”, то я думал, разумеется, о „Войне и мире”, а еще о „Капитале” и о диалогах Платона”, — говоритМаксим Канторв беседе с Яном Шенкманом (“Влюбленный хорек и демон истории” — “НГ Ex libris”, 2006, № 12, 13 апреля).

См. также: “Я читал его [„Учебник рисования”], как читают в юности, когда каждая следующая страница врезается в память и открывает тебе, как устроен мир. <…> Главное то, что просто написан еще один великий русский роман, хотя казалось, что после „Мастера и Маргариты” и „Доктора Живаго” этого уже никогда больше не будет. Мы очень постарались, чтобы писатель больше не брал на себя право объяснять мир и судить о нем, но оказалось, что этих стараний недостаточно: эта форма суждения о мире возродилась. Великий русский роман превращает время, которое он описывает, в законченную эпоху. Это случилось. Время с 1985-го по 2005-й закончилось”, — пишетГригорий Ревзин(“Великий русский роман” — “Коммерсантъ”, 2006, № 51, 24 марта).