Новый Мир ( № 8 2010)

Сравните с сонетом Китса к Фанни Брон 1819 года, в котором он молит ее отдать себя всю, до последней крупицы («atom’s atom») — «иначе я умру — или, твой жалкий раб, в праздном страдании утрачу цель в жизни, и слепота поразит мои честолюбивые мечты»[16]. В стихотворном переводе:

 

Люби меня — душой — всем существом —

Хотя б из милосердия! — Иначе

Умру; иль, сделавшись твоим рабом,

В страданьи праздном сам себя растрачу,

И сгинет в безнадежности пустой

Мой разум, пораженный слепотой!

 

                          (Джон Китс. «К Фанни»)

 

Существуют общие законы поэтического мышления, поэтические архетипы. Именно на этом основывается сравнительная поэтика, возможность объяснять или комментировать одного поэта с помощью другого. Джон Китс для Пастернака фигура неслучайная; это первый поэт, которого он, только начав заниматься английским языком, прочел в оригинале и полюбил; которым он зачитывался предвоенной зимой 1914 года, как он вспоминает в письме М. Цве­таевой(VII, 616). Позднее он переведет знаменитую оду Китса «К Осени» и несколько стихотворений. Но уже в 1914 году он пробует переводить не только стихи, но и отрывки из писем Китса, находя в них отзвуки собственных мыслей и ощущений[17].

В концовке сонета Китса любовь изображается как деспот, как враг и соперница Музы. Она тратит поэта по частям, рушит его судьбу. Потому-то отношение поэта к любви двойственно — притяжение и страх. «Но как ни сковывает ночь / Меня кольцом тоскливым, / Сильней на свете тяга прочь /

И манит страсть к разрывам» (Борис Пастернак).

Эта тема всегда была одной из центральных у Пастернака. По крайней мере, трижды в своей жизни он оказывался в центре мучительного клубка перекрестных чувств, испытывающих его на разрыв двойной тягой — родства души и родства семьи. В первый раз это были его отношения с Мариной Цветаевой — любовь на расстоянии, «не человеческий роман, а толчки и соприкосновенья двух знаний, очутившихся вдвоем силой этого содрогающегося родства»(VII, 601). Эпистолярная любовь-дружба, понемногу разгоравшаяся и вдруг вспыхнувшая ярым пламенем от прочитанной в марте 1926 года цветаевской «Поэмы Конца». По сути, это была любовь к стихам, сфокусировавшаяся на их авторе, вспышка восторга, вызванная чисто литературной причиной. Но ревность Евгении Пастернак была тем не менее вполне реальной.