Новый Мир ( № 8 2010)

Иначе говоря, именно душевным ранам Твардовского мы во многом обязаны взлету «шестидесятнической» литературы. В этом контексте все тем же пожизненным искуплением выглядят работа над поэмой «По праву памяти» и «пробитая» в «Новом мире» публикация повести Александра Солженицына «Один день Ивана Денисовича» в 1962-м, и превращение «Нового мира» тех времен в символ «шестидесятничества».

Знаменитая максима Роберта Пенна Уоррена («Ты должен сделать добро из зла потому, что его больше не из чего сделать»), в общем-то, применима к каждой яркой фигуре советской подцензурной литературы: к Валентину Катаеву, удерживавшему на почти недостижимо высокой планке «комсомольский» журнал «Юность» и донесшему до нас в своих «мовистских» текстах дух страшных и прекрасных 20-х, Константину Симонову, в глухое время пробившему в печать «Мастера и Маргариту», и многим другим «Вилли Старкам» советских времен — одновременно честным и циничным, писателям и бюрократам, победителям и побежденным.

Еще несколько лет назад в опубликованных в журнале «Знамя»[13]«Рабочих тетрадях», относящихся к 60-м годам, мы увидели подлинного Твардовского — человека усталого, измученного чувством вины (мысли раз за разом, словно ища возможность зацепиться за любой повод, возвращаются к судьбе отца, коллективизации, к переломным 30-м), но демонстрирующего на редкость независимое и ясное мышление.

«Если о чём-то нельзя ни звука, / О том, что можно, — неинтересно…»

И дальше: «Мы отвергли лицемерные посылки буржуазной морали (что полезно для пролет[арской] борьбы, то и морально), но мы порой забывали, что наш социалистический новый человек должен быть хорошим человеком, — ведь это требование выглядит так буржуазно, беспартийно, и однако коммунизм немыслим как общество людей, по взаимному соглашению лишь неукоснительно выполняющих свои обязанности перед ним (обществом) и равнодушных друг другу»[14].

При всех раскаленных клеймах, выжженных временами, когда просто оставаться «хорошим» человеком и то требовало порой самоубийственного усилия, Твардовский своей душевной работой все-таки оправдывает — если не эпоху, то само «звание человека», как бы пафосно это ни звучало.

Здесь, наверное, нужно говорить о самовоспитании, о самовзращивании — не только «Нового мира» как сада, как колхозной делянки, но и себя — как могучего окультуренного дичка, тянущегося к солнцу недостижимогоправильного.