Новый Мир ( № 8 2012)

Все это и выводит нас к проблеме «я» в текстах Киреева. И «энигматической» и «реалистической» его манере свойственны некоторые риторические черты «разговора с собой»: инверсированный синтаксис («Ибо акробатом был родитель К-ова. <…> Классический, словом, разыгрался сюжет: с заезжим гастролером сбежала барышня…»), эллипсисы, повторы, глубокомысленные многоточия. В «Пире в одиночку» осуществляется анализ личности героя, беллетриста К-ова, — через вопрошание: «Чего, однако, испугался маленький К-ов?»; «Хозяйничал? О нет, никаким хозяином он тут не был»: К-ов выписывается на наших глазах, мы наблюдаем интимный процесс его становления на разных этапах. Близость героя и образа автора может проявиться в возникающем внезапно «я»: в самом начале романа в «он-повествовании» вдруг пробивает брешь фраза в скобках: «Я у бабушки рос». Что это — «я» напрямую из мира пишущего или фраза К-ова, который оглядывается на свою жизнь (читает ее описание)?

«Проза <…> Киреева во многом определяется потребностью самоосознания, оформляясь в своеобразную духовную автобиографию писателя»[2], — пишут литературоведы. Рефлексия — один из главных методов прозы Киреева («50 лет в раю. Роман без масок»), и способностями к ней он наделяет беллетриста К-ова. «Роман без масок» в известной мере формалистичен, скреплен приемом. «Пир в одиночку» сделан сложнее, три его части, различаясь формальным посылом, объединены интенцией раскрытия персонажа — через его биографию, окружение, чтение.